– И каким же словом?

Дуняша широко распахнула глаза, как ребенок, открывающий страшную тайну.

– Высокомерная, –  прошептала она. –  Ой, а рана-то как хорошо заживает у вас, еще день-два, и можно будет снять шовчики!

Неровный угловатый рубец на левом плече и в самом деле выглядел куда лучше, чем гноящаяся рваная дыра несколько дней назад, да и боль почти перестала меня беспокоить. Дуняша наложила повязку, и я вернулся к себе в комнату.

Все было на своих местах: отодвинутый чуть в сторону стул, брошенный на кровати пиджак, книги на столе и на подоконнике, но в одной из них что-то торчало. Я взял в руки увесистый том: в раритетное издание «Анархия и синархия» Жерара Анкосса кто-то вложил как закладку широкую бумажную полосу. Изящнейшим почерком на ней было начертано:

«Ни в малейшей степени не сомневаясь в Ваших способностях и усердии, равно как и в успехе порученной миссии, позволю себе напомнить Вам о быстротекущем времени. Искренне Ваша, В.»

«Ни в малейшей степени не сомневаясь в Ваших способностях и усердии, равно как и в успехе порученной миссии, позволю себе напомнить Вам о быстротекущем времени.

Искренне Ваша,

Похоже, у всех моих работодателей терпение было на исходе.

* * *

Вечером понедельника Герасим вынес из морозильника объемный сверток из белой, насквозь промороженной ткани: кажется, то была огромная праздничная скатерть, которую Дуняша так неосторожно прижгла утюгом. Груз был увесист, похож на большой обрубок одного из толстых деревьев, что росли на аллее, покачивался на мощном плече и совершенно не гнулся. Герасим погрузил его в черный фургон; заледеневшая ткань выскользнула из рук, и сверток с грохотом повалился на металлический пол кузова. Наблюдавший за этим Архип перекрестился; кроме Герасима он и Граф были единственными, кто провожал в последний путь Обиду Григорьевну. Мы с Верой наблюдали с Верхней террасы, как фургон неспеша удалялся по дороге на Анненбаум. Каменные сфинксы бесстрастно смотрели ему вслед.

– Ты действительно думаешь, что это сделала Марта? –  спросила Вера.

Я вспомнил, что Вера была единственной, кто, не считая воспитанников, той памятной ночью отсутствовал в коридоре у комнат прислуги.

– А кто же еще?

Она промолчала и подняла воротник пальто, кутаясь от промозглого ветра.

Машенька появилась в четверг после завтрака. Белый внедорожник, подъехавший ко входу в Большую гостиную, был встречен собравшимися скорбным молчанием. Юная баронесса выпорхнула из автомобиля и быстро прошла в стеклянные двери; мы встретились глазами, я невольно шагнул навстречу, и Машенька, не замечая раскрывающего объятия отца, вдруг бросилась ко мне, порывисто обняла и заплакала, уткнувшись лицом в шею. Слезы были горячими. Мы стояли, обнявшись, и я чувствовал, как густеет вокруг тишина и десятки взглядов упираются в мою спину. Аристарх Леонидович как будто бы не был ни удивлен, ни обескуражен этой внезапной сценой, но просто стоял, опустив руки, и ждал. Наконец Машенька разомкнула объятия, чуть отстранилась и повернулась к отцу. Я заметил, что большой перстень с зеленым камнем был сейчас надет на цепочке поверх черной тоненькой водолазки.