Через две недели мы обогнули Австралию и вышли из Сиднея в последний переход. Три дня спустя, утром, в голубом мареве далекого горизонта, под целым потоком солнечных лучей, показались на востоке обрывистые скалы, громоздившиеся у самого берега темной кучей. Это был мыс Реинга, откуда души умерших маорийцев погружались в пучину океана перед тем, как предстать на суд великого Ату, властителя вселенной.

Об этом рассказывал нам длинный субъект в клетчатом кепи, посасывая трубку и тыкая сухим пальцем в новые открывавшиеся нам виды. Немного погодя, вынырнул из моря маяк на крайней оконечности северного острова, древнего Ика-ну-Маун, а слева встали мрачные утесы островков Трех Королей, отвесно поднимающиеся из окаймляющей их пены прибоя, разбивающегося об окружающие их рифы. А дальше развернулась великолепная панорама холмов, покрытых кудрявою шапкою леса, а море, ленивое, роскошное южное море колыхалось у недалекого берега и пестрело там и здесь парусами рыбачьих шхун и китобоев.

В одном месте эта стена раздвинулась, и пароход вошел в залив Хаураки, огромный естественный рейд, весь усеянный сотнями буйно зеленеющих островков, среди которых прямо изводы подымал свою мохнатую шапку конусообразный Рангитото, потухший вулкан с давно застывшими потоками лавы, круто сбегающими к морю.

Здесь-то, в глубине живописной бухты, открылся перед нами вид на город, охваченный полукольцом зеленых холмов.

Это был Окленд — цель нашего путешествия.

После выполнения полицейских и таможенных формальностей, мы отправились искать себе пристанище.

Это оказалось нетрудным. На углу улицы Королевы, в одном из оживленных мест города, под большой вывеской якоря над фасадом нарядного трехэтажного дома, в гостинице «Темза», нашли мы недорогую и достаточно комфортабельную комнату.

Алексей Юлианович, даже не отдохнув с дороги, ушел в лабораторию университетского колледжа получить нужные ему справки, а я отправился бродить по городу. Странное он произвел на меня впечатление: я не мог отделаться от чувства, близкого к разочарованию. Вместо живописного первобытного пейзажа с дикарем, украшенным кольцами в носу на первом плане, которого я смутно ждал, вокруг меня бурлила жизнь культурного европейского центра. Улицы шумели, звенели и грохотали обычной сутолокой делового дня. Трамваи, автомобили, велосипеды мчались нескончаемой вереницей среди немолчного гама, и толпа на тротуарах струилась в обе стороны знакомым торопливым и озабоченным потоком, в погоне за бегом времени. Разбегались во все стороны, одетые камнем улицы, оплетенные сетью проводов, по которым танцевали синеватые молнии трамвайных вспышек.