Это был Лондон в миниатюре. Но только Лондон, перенесенный под горячее южное солнце и окруженный кольцом зеленых гор, среди которых поднимались лысые конусы трех погасших вулканов, а у подошвы покатых склонов, зажимая город с двух сторон, плескалось изумительной синевы море.

Вернувшись в гостиницу, я застал Туровского, рассеянно смотревшего через открытое окно на шумную улицу.

— Вот и вы, — сказал он нетерпеливо. — Я жду вас уже больше часа. Мы сегодня же отправляемся дальше.

— Куда? — остановился я в изумлении.

— Пока в Роторуа, вулканическую область недалеко отсюда, а там видно будет…

— Вы что-нибудь узнали?

— Нет. Но именно потому надо ехать. Здесь, видимо, ни о чем не подозревают даже после анализов воздуха. Надо искать. И, так как скорее всего причина связана все же с вулканической деятельностью, то мы и начнем с Роторуа.

— Ладно. Пусть будет Роторуа. Может-быть, там мы найдем настоящую Новую Зеландию.

— А вы уже, кажется, разочарованы?

— Да помилуйте: ведь это же просто уголок Лондона — не больше. Английский язык, английские физиономии, английская деловитость. Хоть бы на грех одна маорийская рожа попалась. Куда они все провалились, эти воинственные каннибалы?

— Маори? Вы поздно спохватились, — усмехнулся Туровский. — Просвещенные колонизаторы их давно уничтожили. Неподалеку от тех мест, где мы будем, сохранились, кажется, кое-какие остатки этого когда-то свободолюбивого народа, еще в некоторых глухих местах островов, но это и все…

— Ну, что же делать. Едем в Роторуа.

К вечеру мы были на вокзале, копирующем в миниатюре лондонский Чэринг-Кросс, и двинулись вглубь острова. Ночная темень не позволяла мне любоваться пейзажами, но зато я завязал интересное знакомство. Здесь, в вагоне, я впервые встретил настоящего маори.

Это был студент инженерного отделения колледжа, ехавший к родным на каникулы, высокий, стройный малый с золотисто-коричневым цветом кожи и приятными чертами, выразительного лица.

Он говорил на чистейшем английском языке, что не мешаю ему далеко не любезно отзываться о хозяевах его родины, а когда он узнал, что я — русский, его точно прорвало.

Передо мной развернулась целая эпопея, проникнутая глубокой любовью к умирающей культуре когда-то свободного, предприимчивого племени, бороздившего своими «каноэ», весь этот угол Тихого океана, вплоть до Австралии и Новой Гвинеи. Студент рассказывал мне о жестоких войнах, которые его предки вели в течение многих десятилетий с выходцами из-за моря, целые сказания и легенды об их героях и, в особенности, о великом Хене-Хеке, трижды поднимавшем знамя восстания против ненавистных «пакеха» и долго державшем северный остров в страхе своими кровавыми набегами.