можно дать только следующий неопределенный ответ: так как чувственное созерцание

направлено не на все вещи без различия, то остается место для других различных

предметов, следовательно, они не отрицаются безусловно, но за неимением определенного

понятия (так как никакая категория для этого не пригодна) нельзя также и утверждать, что

они суть предметы для нашего рассудка.

Таким образом, рассудок ограничивает чувственность, не расширяя этим своей

собственной сферы, и так как он предупреждает чувственность, чтобы она не притязала на

знание вещей самих по себе и занималась лишь явлениями, то он мыслит предмет сам по

себе, однако только как трансцендентальный объект, который составляет причину явления

(не будучи, следовательно, сам явлением) в который нельзя мыслить ни как величину, ни

как реальность, ни как субстанцию и т. п. (потому что эти понятия всегда нуждаются в

чувственных формах, в которых они определяют предмет); стало быть, об этом объекте

совершенно неизвестно, имеется ли он в нас или вне нас и был бы он уничтожен вместе с

чувственностью или он остался бы и после ее устранения. Если мы желаем назвать этот

объект ноуменом, потому что представление о нем не имеет чувственного характера, то мы

вольны это сделать. Но так как мы не можем применить к нему ни одно из наших

рассудочных понятий, то это представление все же остается для нас пустым и служит лишь

для того, чтобы обозначить границы нашего чувственного познания и оставить место, которое мы не можем заполнить ни с помощью возможного опыта, ни посредством чистого

рассудка.

Итак, критика этого чистого рассудка не позволяет нам создавать новую область предметов, кроме тех, которые могут предстать ему как явления, и запрещает уноситься в