мыслить посредством чистых категорий: она представляет собой лишь отношения чего-то

вообще к чувствам. Точно так же если мы имеем дело с одними лишь понятиями, то мы не

можем мыслить отношения вещей in abstracto иначе, как предполагая, что одна вещь

составляет причину определений другой-таково ведь само наше рассудочное понятие об

отношениях. Но так как в этом случае мы отвлекаемся от всякого созерцания, то мы

совершенно упускаем из виду способ, которым [части] многообразного могут определять

место друг для друга, а именно упускаем из виду форму чувственности (пространство), которая, однако, предшествует всякой эмпирической причинности.

Если под чисто умопостигаемыми предметами мы будем разуметь вещи, мыслимые

посредством одних лишь категорий, без всякой схемы чувственности, то такие вещи

невозможны. В самом деле, способ нашего чувственного созерцания, каким нам даются

предметы, есть условие объективного применения всех наших рассудочных понятий, и если

мы отвлекаемся от этого созерцания, то наши рассудочные понятия не имеют никакого

отношения к какому-нибудь объекту. Даже если бы мы и допустили какой-нибудь иной

способ созерцания кроме нашего чувственного, то все равно наши функции мышления не

имели бы никакого значения для него. Если же под умопостигаемыми предметами мы

подразумеваем только предметы нечувственного созерцания, к которым наши категории, конечно, неприменимы и о которых мы поэтому никогда не можем иметь какое-либо знание

(ни созерцание, ни понятие), то в этом чисто негативном значении ноумены, разумеется, должны быть допущены: в этом случае ноумен означает лишь, что наш способ созерцания

направлен не на все вещи, а только на предметы наших чувств и поэтому сфера его

объективной значимости ограниченна, так что остается еще место для какого-то иного

способа созерцания и, следовательно, также для вещей как объектов этого способа