Ответа не было — только крики птиц.

Найви показалось, что мир перестал вращаться.

Всё стало ненужным — полёты на зверокрылах, деревья, трава… Воздух тоже стал лишним, потому что не хотелось дышать. Найви пожелала, чтобы и её жизнь ушла со слезами, бегущими по щекам.

А пожелав, услышала слова и мотив.

Будто некто невидимый откликался на её боль. И Найви вдруг поняла — это сердце острова. Сила айринов вновь была с ней; что пробудило её, Найви не знала — её собственные чувства, свет Покрова, или всё вместе…

Зато знала, что с этой силой делать.

Она думала лишь о себе, выходя к ловчим, и не ценила тех, кто был рядом. Наверное, то была другая она.

Пальцы Найви коснулись губ Айвэна, и от ясности мыслей она улыбалась.

В аббатстве ей хотелось свободы, но свобода, которой не с кем делиться — проклятье.

— Сарвэ лиэ гра лэй, — сказала Найви, склонившись к уху того, кто изменил её. — «Я люблю тебя» на айрин-силхе — «сарвэ лиэ гра лэй».

Стало тихо — даже птицы перестали кричать. Смолкли голоса окруживших поляну айринов. Лес замер под светом разгоравшегося Покрова.

И Найви запела.

То была песня, дивная по своей красоте: нежнее травы и заливистей сверчков в летнюю ночь… Будто ветер коснётся струн — ни то лютни, ни то арфы, — отпрянет, смутившись своей дерзости… и коснётся вновь — с пылом стихии, но робостью дуновения, пролетевшего над цветком.

И было в той песне столько любви, что айрины, уже бежавшие к Найви, застыли.

Лишь Мирла продолжала бежать, бросив в траву арбалет — тот, из которого сразила Гайну. И когда перед Найви всё уже стало меркнуть, Мирла схватила её за плечи.

— Нет… Я должна… должна петь… — бормотала Найви.

— Уже не должна, — Мирла встряхнула её. — Он был при смерти, а ты помогла ему продержаться.

— Откуда… откуда вы знаете?..

— Потому что иначе он бы не кашлял.

Звук, услышанный Найви через секунду, заставил её разрыдаться от счастья.