У эшафота Мирана Тибель встала на ноги. Дауд Дэйлион прижал к себе дочь, широко раскрытыми глазами смотревшую на фигуру, сиявшую в центре площади снежной звездой: ее очертания терялись в густом сиянии — оно клубилось в воздухе перламутровыми разводами, словно тающее в воде молоко — но крылья виднелись даже отсюда.

Вцепившись в парапет храмового балкона, Миракл, лицо которого цветом почти сравнялось с мрамором, смотрел на площадь, заваленную останками его подданных.

Мертвая Молитва — сила, что Жнец дарует своим избранникам — заставляла человека истлеть за минуту. Сила, что сопроводила явление Жнеца в этот мир, за секунды убила сотни, испепелив плоть, обточив до костей тех, кто жил и дышал мгновения назад.

Вопрос, что заставило эту силу остановиться, пришел в головы видевшим почти одновременно.

Никто после не помнил, кто первым оглянулся на эшафот, где осталась свергнутая королева. Кто первым увидел ее, выпрямившуюся на камне, где проливалась кровь осужденных, воздевшую в воздух руки, окутанные серебристой дымкой творимых чар.

Кто первым увидел, что руки эти больше не обрамляют блокаторы, осколками блестевшие у ее ног.

— Не бойтесь, жители Айдена, — молвила Айрес тирин Тибель, держа защитный купол, отделивший людей снаружи от плещущейся в нем смерти. — Та, от кого вы отреклись, не отреклась от вас.

Цвет забытья — черный. Это Ева, до недавних пор с потерей сознания почти незнакомая, за последний месяц усвоила хорошо.

Цветом этого забытья, на пару минут — или часов, она не знала — погрузившего ее в ничто, был белый.

Цветом реальности, куда она вернулась, тоже был белый. Он лежал на брусчатке снегом. Он выглядывал черепами из платьев, еще хранивших тепло тел, недавно бывших живыми. Он клубился вокруг, тянул за руки, гладил по щекам мертвенным холодом, поющим вечную колыбельную, влекущим вечным покоем.

Ева села. Посмотрела на скелеты вокруг — не думавшие танцевать.

Посмотрела перед собой: туда, где на трибуне, от которой ее отшвырнуло первой волной силы, умертвившей половину людей, встречавших День Жнеца Милосердного сегодня на площади, угадывался сгусток крылатого света.

…в год двух лун придет чудище с Шейнских земель, всем и каждому гибель неся…

Свет шептал ее имя.

У реальности и забытья, куда она провалилась, когда ее швырнуло наземь, был общий цвет. Поэтому она не понимала, на что смотрит: на кошмар, который никак не мог стать явью — или явь, обернувшуюся кошмаром.

Она не могла не успеть. Не могла не остановить. Не могла допустить, чтобы случившееся случилось.

Не могла.

— …лиоретта!