– Ты давал когда-нибудь слово?

– Я швырялся словами направо-налево. Правда, это никого не особенно удивляло…. как ты там сказал? – Ковальски взвесил неопределенную по счету кружку. – Честность не в чести… Жить с этими… тинторельскими кодексами в моем мире…

– Плохо?

– Недолго, – теперь хихикнул Макс и тут же оборвал непривычный звук.

Тинторель тем временем пытался то ли сфокусировать глаза на пейзаже за окном (пейзаж этого не заслуживал), то ли настроиться на нужный лад и что-то удивленное выразить из груди.

– То есть ты никогда не клялся по-настоящему... себе?

– Нет, было дело. Было дело… однажды я поклялся, что никакая сила не заставит убраться меня из Целестии. Даже все семь Магистров вместе с этим вашим… Дремлющим. Представляешь?

Гиацинт засмеялся за компанию, хотя и ему, похоже, было совсем не весело.

– Ты это вслух сказал?!

– Экстеру, кажется… точно был не в себе. Она меня еще поцеловала тогда… – Макс резко поставил кружку на стол: прозрачная жидкость дрожала и грозила расплескаться.

Гиацинт застонал, опрокидывая в себя еще одну порцию доброго русского напитка.

– Ну, почему я не улетел из Целестии раньше… Ведь… нет, Макс, послушай… я же чувствовал. Я же знал, что мне там нечего делать, в Одонаре… я же меньше всего на свете хотел туда попасть! – он грохнул бутылкой по столу, и сырки на миг ожили на тарелке и попрыгали – в знак согласия. – Я не люблю ее, а она меня не полюбила бы никогда… Даже если бы я был сто раз Оплот… даже если я вернул бы ее…

Он начинал медленно клевать носом, а через это – с трудом нащупывал нить высказывания. Макс, кажется, тоже сомневался в своей способности связать хотя бы пару слов.

У Гиацинта все же получилось.

– Завтра, – сказал он. – Завтра вернешься в Целестию. Вернемся. Я с вами, я помогу, раз такое… слово…

– И что будешь делать – воевать? – у Макса тоже нашелся резерв речи. – Помоги мне пройти. Этого выше крыши…

Гиацинт попытался встать, понял, что вряд ли сумеет, отодвинул тарелку и пристроил голову на сложенные руки.

– А может, и воевать… – донеслось уже невнятно. – Я же не… не эгоист… ох, матушка бы видела… ты, например, человек хороший, Макс… Так рвешься туда… а я…

Он засопел. «Хороший человек Макс» какое-то время посидел, глядя на него и сжимая в руке чашку с остатками алкогольного пойла. Потом залпом допил, неуверенно поднялся из-за стола, преодолел коридор и добрел до двери в комнату. Качало его так, будто он шел по палубе корабля в шторм.

До двери, по крайней мере. Как только Ковальски закрыл ее за собой, с ним свершилась разительная перемена. Расслабленные мышцы лица напряглись, глаза стали ясными и мрачными, только плечи не распрямились, обнажая жуткую усталость. Он прислонился к дверному косяку, расстегнул ворот рубашки и снял с шеи аметист на шнурке – артефакт на нейтрализацию действия спиртного…