По пути миновали еще два сюрприза в виде лески и гранаты, а затем коридор закончился запертой стальной дверью со следами множественных ударов. Похоже, что били руками, но уж больно вмятины глубокие. Даже Валуев так не ударит. Значит ломились какие-нибудь обезьяны…

Я напряг память. За этой дверью — просторная комната с костями, в которой по соседству с нами жил Урод, за ней должна быть Светкина кухня. То есть, главный и единственный вход в Сарай теперь здесь. Я, ощущая непривычный мандраж, негромко постучал. Тишина, однако кто-то там есть точно. И этот кто-то — человек.

Постучал погромче. Десять молчаливых секунд, а затем изнутри по двери долбанули чем-то тяжелым и раздался громкий и такой родной мат Бабушки.

— Ты че, бажбан, совсем не волокешь, бля?! Опять прикандыбал?! А ну, пошел на хуй, пидор! Корягу твою оторву ща и ею же тебя разломаю во все дыры, маслобой гребаный!

Настя картинно заткнула уши руками, а я счастливо улыбался, слушая нескончаемый поток непонятных в своем большинстве слов. Через минуту дед устал, начал задыхаться и затих. Слышно было только недовольное злое ворчание.

— Бабушка! — громко позвал я. — Ты чего разорался-то? Это я, Егор!

Снова взрыв брани, общая суть которой сводилась к тому, какой я плохой человек, насколько нетрадиционна и позорна моя сексуальная ориентация и, что он мне ни капли не верит.

— Ну ты голос не узнаешь, что ли? Совсем одурел, старый? Позови кого-нибудь, кто там еще?

Наступило напряженное молчание, потом негромкий голос:

— Егорка! Че, в натуре ты чтоль?

— Дверь открой, да посмотри!

Скрипнул засов, дверь немного отворилась, оставив узкую щель, в которой показался любопытный прищуренный глаз. Затем дверь снова захлопнулась, послышался тяжелый лязг металла, и снова щель, правда на этот раз немного шире, протиснуться можно.

— Давай, давай заходи, не стой! — быстро и тревожно проговорил Бабушка, заглядывая за мое плечо, увидел Настю, подслеповато прищурился. — Леший, ты что ли?

— Нет. Это со мной. — сказал я, помогая ей пролезть.

Дверь тут же была захлопнута, здоровенный металлический брусок задвинут в паз, а крупная цепь закреплена на раме.

А потом меня заключили в крепкие объятия, да с такой силой, что я еле смог вздохнуть, и заорали прямо в ухо.

— Егорка! Егорка, сука! Живой! Живой, засранец!

Он подпрыгивал, трепал меня по волосам, хлопал по спине, морщинистые, покрытые седой щетиной щеки, вдруг прорезали мокрые дорожки слез.

— Живой… — уже почти шепотом сказал Бабушка. — Живой.

Я с теплотой и жалостью всматривался в знакомое лицо. Тощий, осунувшийся, словно лет на десять постаревший…