В шатре разгоняла сумрак масляная лампа. Навстречу Светелу обернулась белянушка. Она сидела у низкого походного ложа, держала знакомый кувшинчик и ложку.

– Глянь, безделяй, что своей гудьбой натворил! – с ненавистью прошипела она. – Вот руки-то не отсохнут!..

Светел почти не услышал. Под меховым одеялом покоился человеческий остов. На подушке разметались рыже-бурые волосы, обтянутое лицо казалось бескровным, как берестяная изнанка. Костлявые пальцы трепетали, скребли одеяло, человек дёргался, приоткрывал бессмысленные глаза… временами жутко стонал.

Белянушка накрыла его руку своей, в голосе наметились слёзы:

– Ну что ты, дяденька Летень… Всё хорошо… Пожалуй, молочка глотни…

– Лучшим витязем был, – глухо проговорил Неуступ.

Светел как очнулся. В шатёр набилась почти вся дружина; кому не хватило места, заглядывали снаружи. Глубоко в животе начал расползаться мертвенный холод. Светел помнил: год назад, в Торожихе, мать плакала при виде калеки. Примеряла его судьбинушку к своим детям. Не могла вынести мысли, что с ними приключится подобное.

«Вот теперь, уж верно, благословение отзовёт. Страшной боронью возбранит. И как мне Сквару вернуть?»

Равдуша вдруг выпустила его рукав, шагнула, склонилась к лежащему, присмотрелась. От измученного лица веяло не жизнью, лишь подгнётным угаром страдания. Светел нахмурился. Огонёк человека метался, шаял сизой змейкой. Не знал, разгореться или угаснуть совсем.

– Давно он так?

Ответил сам Сеггар:

– Давно. Как вернулся с шишкой на голове…

– По сию пору смирно лежал, – со злой горечью вставила девка. – А тут этот… тренькать начал, все раны развередил!

Равдуша подобрала понёву, опустилась на колени у ложа:

– Ты за ним ходишь, умница? Кормишь-то как?

Девка показала кувшинчик:

– В рот волью, глотает понемножку… и то ладно.

– Нас уж спрашивают, отчего не добьём, – сказала Ильгра.

– А мы в ответ в кулаки, – прогудел Гуляй. – Где один из нас, там и знамя!

Светелу на плечо легла каменная рука.