– Она ходила в дом. Говорит, нельзя будить, надо врача, – подсказала тощий парень, бережно уложив Паоло на заднее сиденье рядом с Васей.

– Где Яков? Он должен быть здесь, он все знает.

– Тоже ходил в дом. Я знаю, сам принес ему плащи, две штуки, – отозвался парнишка.

– С ней ходил? – Вася скрипнул зубами, заставил себя сесть ровнее и глянул на меня требовательно, почти зло. – Где Яков? Что ты сделала с ним, старуха?

Старуха… Я рассмотрела свою руку и ужаснулась. Кожа пергаментная, пятнышки на запястье делаются заметнее с каждым мигом. Ногти желтые, изуродованные. И узлы суставов. Необходимо найти зеркало и убедиться, даже если я без ошибки угадываю кошмарный результат.

Я вылезла из машины, захлопнула дверь и глянула в стекло: а ведь Вася польстил мне, назвав тетушкой. Нет сил понять перемены, даже бояться сложно, я слишком устала. В сознание въедается, как пятно крови, одна мысль. Она мерзкая, ничем не выводимая: Яков пропал. Яков остался в норе, и наверняка это – окончательно. Виновна хиена мара. Подлая дрянь сожрала выползка, но выплюнула меня. Когда я попыталась оспорить ее решение, она наказала… Черная, ледяная хиена. И Яков – ее добыча.

Я отвернулась от машины и побрела через обочины и овраг, сквозь крапиву и кустарник… я не выбирала путь, просто шла туда, где нет людей. Где можно выть, кататься по земле и орать в голос. Во мне сплошной яд, я отравлена им и мне очень больно. Смертельно плохо, но здесь я не упаду. Я поняла зверей, желающих умереть без свидетелей, в глухом лесу. Ради права на последнее уединение я продираюсь, бреду и брежу… рвусь сквозь боль, страх, отчаяние… Сердце колотится в горле. Иногда острая игла прокалывает шею, спину… я сгибаюсь и рычу. Отчётливо и жутко чую: на спине растет горб. Кричу – а выхаркиваю лишь хрип.

– Эй, старая, подь сюда, – деловито говорят мне, поддев под локоть и рывком уронив на кочку.

– Она, вроде бы. Экономка здешняя, – говорят не мне, а кому-то еще.

– Ты не глухая, бабка? Ты в парке была? Отвечай толком, дам сто рублей, во, без обмана, – мне в морщинистую ладонь суют морщинистую, засаленную банкноту. Противно. Кашляю, пока в уши вталкивают слова: – Скажи, пацана вынесли? Там был кто-то с косой? Эй, взяла деньги, так не хрипи, сдохнуть успеешь и позже. Отрабатывай!

– А то мы освежуем память, живенько так, – обещает из-за спины третий голос, низкий и рычащий. – На перо посадим голубушку.

В бок утыкается острое. Нож? А пожалуй, именно нож. С меня срывают капюшон… а когда он снова оказался надет на голову? Ах, да: я нагнулась и брела, а на спине рос горб. Кошмар наяву. И ведь не кончается! Зато сейчас, без капюшона, стало светло. Могу дышать… и вижу их, всех троих. Молодых, наглых, полных жизни, запросто приговоривших незнакомую старуху к смерти.