— А как благословляет-то, девица?

Атеа бросила на него лукавый взгляд и тут же потупила глазки, скромно опуская голову:

— Да по-всякому, батюшка. Как ему захочется — так и благословляет. Мы всякой благодати рады.

— Какое славное у вас селение, — пробормотал Айлек, невидящим взором впиваясь в дорогу, — В первый день лета, говоришь?

Атеа быстро закивала, хлопая длинными ресницами и очаровательно улыбаясь, и возница, пробормотав себе что-то под нос, надолго примолк, размышляя о чем-то своем. Лебедь чувствовала, как внутри теплым искристым огоньком зарождается озорное веселье. Меред, отняв руку от лица, то и дело бросала на нее красноречивые взгляды, и Атеа скалилась ей в ответ, давая понять, что может и продолжить развивать тему. Впрочем, Айлек пока не торопился заводить беседу, а потому Птица полностью расслабилась, отпуская мысли лепестками по ветру.

Небо вновь затянули тучи, и на мир мягким одеялом с гор скатывались зимние сумерки, укрывая собой долины и лесные дебри. Остро пахло морозом, холодом, и Атеа вспомнила, как в детстве выходила зимними вечерами во двор, чтоб поглядеть, как с неба падают пушистые снежные хлопья, запутываясь в темных переплетениях ветвей. Тогда ночи были чернее воронова крыла, небо и укрытые черепицей крыши — слишком далеко, а она топталась в снегу, упрямо не желая возвращаться к теплому камину, и все смотрела, смотрела, смотрела в холодную безмолвную высь. А потом ее кутали в шерстяные одеяла, и добрая кухарка тайком приносила ей сласти, чтоб мать не прознала.

Много позже зимние сумерки не отставали от нее в Келерии, когда она тайком покидала келью и вместо того, чтоб корпеть над толстыми книгами, бродила по открытым галереям, перебиралась на выступы тренировочных площадок и слонялась там до самой ночи. Она всегда возвращалась замерзшая, озябшая — но, когда бы Атеа ни заявилась в спальню, на столе возле кровати ее ждала высокая чашка горячего отвара. И внимательный взгляд Меред, следящей за ней, как следят верные псы. Лебедь никогда не брала ее с собой на такие прогулки, никогда не рассказывала, почему уходит — она сама того не понимала, а Меред и не спрашивала. Но верно ждала, пока Атеа не придет.

Нынешние сумерки принесли с собой ворох воспоминаний и запахов, которых здесь, на Тракте, попросту не могло быть. Она ощущала запах поленьев, мокрых березовых листьев и влажного дерева — так пахло в банях Птичьего Городка, сладковато-терпко, приятно. Она почти слышала треск огня в печи и веселые окрики добродушных женщин, служащих при обеденном зале, куда Птицы частенько захаживали, если бывали в Городке. В звенящем воздухе ей чудилась мелодия скрипки, а в том, как ветер играл с поземкой, ей виделся летящий танец тонких девушек в белых льняных юбках, и их смех едва различимо звучал в ее ушах. Атеа усмехнулась ощущению, наслаждаясь им и растворяясь в нем — кто знает, когда еще доведется упомнить это все.