Генка подошёл обратно к Сусликову.

– Можно я буду твоим другом?

А вот это совсем как гром среди ясного неба. Ваня смутился.

Фактический хозяин лагеря впервые осмелился поднять на него глаза – смотрел горячо и открыто. Протянул руку.

– Ну, ок. – Сусликов ответил осторожным пожатием. – Можно сказать, благодаря тебе всё и началось. Если б ты меня тогда не столкнул… Короче, не можно, а нужно! Только обещай, что у Энжел с Тёмой тоже прощения попросишь!

– Да. Перед ними я виноват не меньше.

– И больше не будешь над ними глумиться!

– Обещаю…

Ваня улыбнулся. Улыбнулся и Генка – впервые, кажется, совершенно искренне. После чего обнял нового друга, уткнулся в него и беззвучно заплакал.

А в лагере уже вовсю кипела жизнь. Когда Ваня, Генка и очнувшиеся Тёма с Энжел возвратились в замок, их поджидала невообразимая картина – самая невообразимая из всех, что нельзя вообразить.

Спичечными головками топорщились в ночном небе статуи, взобравшиеся обратно на постаменты. Их каменные глаза сделались пустыми, тела – застывшими и безжизненными. Не верилось, что ещё каких-то полтора-два часа назад они, не ведая сомнений, направо и налево крушили целую вражескую армию. О столкновении с полчищем мертвяков говорили разве что отколотые крылья у ангелов, поломанные копья и шлемы у античных воительниц и отбитые ступни у нескольких малышей-амуров. Одним изваяниям теперь недоставало луков, у других пустовали колчаны. Гранитная крошка была щедро рассыпана по полу бального зала.

Сама же вражеская армия бесследно исчезла, обретя полноценный загробный покой.

Обитатели лагеря выползли из укрытия. Кто-то активно жестикулировал и делился пережитым. Кто-то молча разбирал столы и стулья, растаскивая их обратно по углам. Третьи, самые пугливые, подбирались к выбитым окнам и высовывались наружу – убедиться, что на них больше не выпрыгнет из темноты и не цапнет за нос какой-нибудь упёртый зомбяк-одиночка.

Евгения Александровна, сгрудив свой отряд плотной кучкой, вела перекличку. Михаил Валерьевич с видом рассеянного с улицы Бассейной слонялся по залу, выискивая своих ребят. Звать их по именам он почему-то стеснялся. У одной из стен восседала секретарша Ниночка. Каждые пять минут она обречённого вздыхала и заламывала руки, по очереди прикладывая их к голове. Правда, болезненный внешний вид не мешал ей подмечать всё что надо и не надо, а заодно давать советы Изольде Аскольдовне. Хозяйка библиотеки стояла рядом и терпеливо накапывала Ниночке валерьянку.

Но не это поразило вернувшихся с болот друзей. В центре зала ползал на четвереньках, по-собачьи скулил и взвизгивал почётный работник сферы образования, отставной офицер и директор лагеря «Улыбка» Доходягин Лаврентий Палыч.