– А ты… разговаривал с ним?

– Да.

– Ну и как?

Выражение осунувшегося, враз постаревшего лица Трэвиса стало мрачным.

– Я задал ему пару вопросов, ответ на которые был «да» или «нет».

– И?

– Он не ответил. Просто растерянно мигал, или зевал, или снова засыпал.

– Он еще слишком слабый. – Норе отчаянно хотелось надеяться, что именно этим объяснялась некоммуникабельность ретривера. – У него нет сил даже на вопросы и ответы.

Трэвис был бледен и явно подавлен.

– Все может быть. Я не знаю… но думаю… он выглядел… озадаченным.

– Он еще не оправился от болезни, – сказала Нора. – Она пока не хочет его отпускать. Он почти выкарабкался, но болезнь продолжает цепляться. Возможно, еще какое-то время он будет чуть-чуть бестолковым.

– Озадаченным, – повторил Трэвис.

– Это пройдет.

– Да, – отозвался Трэвис. – Да, это пройдет.

Однако, судя по его тону, Трэвис, похоже, сомневался, что Эйнштейн когда-нибудь станет прежним.

Нора знала, о чем сейчас думает Трэвис: о проклятии Корнелла, в которое, по его утверждению, он не верил, но которого в глубине души по-прежнему до смерти боялся. Все, кого он любил, были обречены страдать и умереть молодыми. Всех, кто был ему дорог, он рано или поздно терял.

Конечно, все это была чепуха на постном масле, в которую Нора ни секунды не верила. И тем не менее Нора знала, как тяжело, разорвав узы прошлого, смотреть исключительно в будущее. Она сочувствовала Трэвису, потерявшему способность сохранять в данной ситуации хоть малую толику оптимизма. Но прямо сейчас у Норы не имелось никакой возможности помочь мужу выбраться из одиночного окопа его страданий. Она могла лишь поцеловать его, на секунду обняв, а затем отослать в постель, чтобы он хоть немного поспал.

Когда Трэвис ушел, Нора села на пол возле Эйнштейна:

– Мне нужно кое-что тебе сказать, мохнатая морда. Я подозреваю, что ты спишь и меня не слышишь, а если даже и не спишь, то все равно не поймешь. Возможно, ты больше никогда не будешь нас понимать. Поэтому я хочу сказать все сейчас, когда имеется хоть слабая надежда, что твой разум не пострадал.

Нора остановилась, сделала глубокий вдох и оглядела притихшую смотровую. Свет ламп тускло мерцал на инструментах из нержавеющей стали и стеклах эмалированных шкафов. В половине четвертого утра здесь было особенно одиноко.