– Ты мерзкая сволочь, Альфонсо дэ Эстэда…

Альфонсо разозлился, и от этого стало еще жарче.

– Я нашел нору, и я в нее залез. Хотел бы жить – нашел бы свою, и сидел бы там, а ты, вместо того, чтобы искать спасения, только орал и бегал. Каждый заслуживает того, что…э-э-э заслуживает.

– Чего ты с ним разговариваешь? – спросила Милаха. Она недовольно надула сине- зеленые, вздувшиеся щеки, сняла впившегося в ее раздутое тело рака, который пытался оторвать себе от нее кусочек. – Он всегда думает только о себе.

– А ты вообще не лезь, – огрызнулся Альфонсо, – ты сама виновата. И тебя выловили раньше, чем ты так раздулась, не ври мне. Вы если появляетесь в моем бреду взывать к моей совести, то будьте хотя бы правдоподобными, а то, как трупы с кладбища… Раздражаете меня.

– Это бесполезно, – сказала Милаха отрыгнув немного воды изо рта, – ты бросил своих друзей умирать…

– …И тем спас им жизнь… – вставил Альфонсо.

– …Хотя и предал их, – сказал Брукс.

– Вы зациклились на способе спасения, а не на результате. Я не хотел погибать вместе со всеми, я не герой былин – жизнь, не чертова книга, где мы бродим по Лесу, побеждая зубы и когти непрекращающейся храбростью и сверхпафосным благородством. Но в результате я всех спас, хоть и случайно.

– Ты не задумывался о том, что Боги умеют управлять временем? – спросила вдруг Милаха.

– Это ты о чем? – спросил в ответ Альфонсо, а потом до него, вдруг, что-то начало доходить. Если всемогущие Боги могут управлять временем, есть возможность повернуть его на тот момент, с которого начались все его несчастья, и изменить то событие, которое ко всему этому привело.

– Если всемогущие Боги могут управлять временем, есть возможность повернуть его на тот момент, с которого начались все его несчастья, и изменить то событие, которое ко всему этому привело, – сказал Брукс.

– Да понял я уже, – раздраженно бросил Альфонсо. – Подите прочь из моего горячечного бреда, оставь меня одного…

…А значит, и встречи с Иссилаидой никогда не будет, – подумал Альфонсо, и стало грустно. Надсадно грустно: заныло где то в области сердца тупой болью, которая пропала, точнее, растворилась в той кошмарной боли, в которой пылало все Альфонсово тело. Казалось, его положили в костер, накрыв, для полноты ощущений, еще и железным, раскаленным и с множеством острых игл одновременно одеялом. Костер горел еще и внутри, создавая впечатление, что в горло ему заливали кипящий свинец. Мутные пятна перед глазами были не различимы, но все равно били по голове своей яркостью, обжигая. И сквозь этот ад слышалось завывание Кариизия, заманивающего души праведных в Сарамоново царство.