– Правда, ваше величество, – сказал Альфонсо, а потом подумал: а что, действительно, дает людям правда? Во что бы верили люди, если бы видели, как он, задыхаясь от ужаса и крови, бил ножом прицепившегося к нему человека на Стене в лицо, пока того разрывали на куски Черные птицы, пытаясь спасти свою жизнь? Или купался в дерьме. Или про свои множественные предательства.

Правда тяжела, правда губительна, так ее еще и нужно умудриться обнаружить.

Нет, но Алеццо? Почему Алеццо?

2

2

Ярко светило солнышко, обволакивая жаркими объятиями. Мелодично пели птички, выводя заковыристые трели. Дорога была долбанной Сарамоной теркой для белья, но карета была королевской, мягкой, еще и – о чудо цивилизации, колеса ее были приделаны не прямиком к геморрою, а к полоскам пружинящего металла, которые в узких кругах специалистов назывались рессорами. А еще тешила взор и раздувала самолюбие небольшая армия из пятидесяти копий, королевская, а потому сильная, профессиональная, и пугающая для разбойников. Даже тампли, наверное, не посмели бы на нее напасть, тем более они дали деру из страны вместе с Бурлидо.

Иссилаиду Плут подарил сразу, как только прознал, что грозный маг и волшебник Альфонсо дэ Эстеда вернулся, хотя и не без сожаления – любимая женщина такого человека (если он человек) пользовалась бешеным спросом у низших слоев населения, к тому же оказалась совершенно не требовательна к клиентам. Сама Иссилаида, когда протрезвела, уже в королевском замке, увидев Альфонсо обрадовалась, моментально превратилась снова в графиню, нагло полезла в карету, но, от удара по щеке наотмашь, отлетела и упала задницей в грязь, изумленно таращась на старого- нового хозяина. Ударить свое солнышко было страшно и болезненно, Альфонсо легче было бы отрезать себе руку, но, внезапно, вспомнилась деревня фимиам, это бабское рабство, и рука вылетела сама собой, раз мозг решил все расставить по своим местам раз и навсегда, здесь и сейчас. И то, что впоследствии Иссилаида стала покорной и даже чуть зашуганной, несказанно обрадовало и удивило Альфонсо, и чем грубее он с ней обращался, тем ласковей она становилась. Это было сказочно. И странно. Невыносимо было смотреть, как трясется по дорожным ухабам самое дорогое для него существо на свете в телеге с багажом, но результат воспитания был просто прекрасен.

Левания была большим городом, столицей целого региона с тремя городами поменьше, двумя сотнями деревень и поселков, необозримыми лесами, реками и полями. Многообещающе красиво колосились бескрайние поля рожью, овсом, просом, серели загнувшимися в них буквой «Г» крестьянами. В Левании даже был замок, огромный, страшный и мрачный, как нахмуренный злой дед, как все замки Эгибетуза, с десятиметровой стеной и рвом вокруг, правда, без воды, но зато обильно заросший камышом. Враг не пройдет.