И тут в голове моей прозвучали слова Леопарда: единственный путь вперед – это напрямик. Только голос был не Леопардов. Я повернул на восток и некоторое время ехал на восток. Во всяком случае, сердце мне подсказывало, что на восток, знать же этого я никак не мог. Восток темнел, но все еще было видно. Я ничего не чувствовал и подумывал, не это ли мне покою не дает. В последний раз, когда я был в Темноземье, призрак известил о себе ясно и четко, как убийца говорит жертве, что связана, мол, он исполнит это, как привык. Лес был слишком густым, ветки свисали слишком низко, чтоб оставаться на коне, так что я спешился и повел его на поводу. Запах горелой вони я учуял прежде, чем услышал их, но и тогда они не догадывались, что я слышал, как они шли за мной от самых спавших вниз головой гоммидов.

– Ни он, ни большой не годятся, говорим.

– Кусок большого? Кусок – это пропуск.

– Он понесется, большой понесется, они все понесутся, говорим.

– Только если мы не заставим их по мертвому ручью идти. Гадкий воздух скачет на ночном ветре. Гадкий воздух прямо в нос.

– Хи-хи-хи-хи. А что делать будем с остатками? Едим, сколько влезет, и оставляем их в покое, а они портиться начнут, гнить, тут грифы обжираться станут, пока жиром не изойдут, а как нам опять голодно станет, мяса уж и поминай как звали.

Эти двое забыли, что мы уже встречались. Эвеле, рыжий и волосатый, чьи черные глаза были маленькими, как семена, и кто прыгал, как лягушка. Громкий, кипящий яростью и злобой, он плел бесконечные интриги и доплелся бы до чего-то, будь он посмышленей одуревшего козла. Эгбере, тихий, громче нытья ничего не издавал, плакал по бедным людям, каких ел, потому как очень уж он сожалел, и сообщал об этом любому божеству, что станет слушать, до тех пор, пока опять не чувствовал голод. Тогда становился еще зловредней своего кузена. Эгбере, синий, когда на него свет падал, в остальное время был черным. Такой же лысый и блестящий, каким волосатым был его кузен. Речь обоих напоминала визгливый рев кошек, сошедшихся в неистовой любовной схватке. И они спорили и дрались настолько долго по времени, что, когда вспомнили, что уже ели меня, я успел выкатиться из их ловушки (сети, сделанной из паутины паука-великана). Впереди ждала, по крайности, еще одна.

Сангома меня этому вовсе не учила, но я наблюдал, как она это делала, и заучил каждое слово. Такая пустая это трата времени – наслать на них заклятье, только я потерял бы намного больше, дожидаясь, пока они разберутся в своих кознях. Я прошептал в небо ее заклинание. Два маленьких гоммида все еще переругивались, даже прыгая надо мной с ветки на ветку. И потом: