Сильный ветер дул в паруса и гнал дау вперед. Я от нее быстрее хода не видел никогда, не считая штормов, сказал капитан, но заявил, что благодарить за это надо не богинь реки и ветра. Какую надо, он уверенно сказать не мог, даром что ответ был очевиден всякому, кто спускался в трюм. Мы погрузились на дау до Конгора день назад, и вот почему это имело смысл. Пройти через Долинго мы не могли, ведь никто слыхом не слыхал, разросся ли бунт или солдаты Королевы подавили его. Горы Долинго вздымались выше Малакала, и на преодоление их ушло бы пять ночей плюс еще четыре на проход через Миту, прежде чем мы достигли бы Конгора. Зато на лодке по реке управиться можно было за три ночи и полдня. Последний раз, когда я ходил на дау, лодка была меньше десяти и еще шести шагов в длину, недотягивала до семи шагов в ширину и несла пятерых. Эта же лодка была длиной в половину соргового поля и больше двадцати шагов в ширину, у нее было два паруса, один такой же широкий, как и судно, и такой же высокий, а второй в половину его размера, оба по форме походили на акульи плавники. Под главной палубой находились еще три, все трюмы были пусты, отчего дау шла быстрее, зато и опрокинуться ей было легче. Судно для перевозки рабов.

– Вот это судно, ты видел когда что-то подобное? – спросил Мосси, когда я показал дау, пришвартованную на реке.

Полдня пешком вывели нас на поляну и на реку, что текла с дальнего юга Долинго, огибала королевство слева, вилась вокруг Миту и разделялась, окружая Конгор. На другой стороне реки великаны-деревья и густой туман скрывали Мверу.

– Я такие видел, – ответил я, имея в виду судно.

Все мы устали, даже Буффало с О́го. Все мы недомогали, и в первую ночь пальцы у О́го до того свело, что он выронил три кружки с пивом, пытаясь поднять их. Я не помнил, что ударило меня в спину, потому как болела она так, что, когда я погрузился в речную воду, завопила каждая рана, царапина и ссадина. Мосси тоже недомогал, да еще и старался хромоту свою скрыть, но всякий раз морщился, наступая на левую ногу. Накануне ночью рана у него на лбу вновь открылась, и кровь стекала до середины лица. Я отрезал еще кусок рубахи, истолок дикий кустарник в мазь и смазал ею его рану. Мосси схватил меня за руку, проклиная жгучую боль, потом ослабил хватку и уронил руку к моему поясу. Я перевязал ему лоб.

– Тогда ты знаешь, почему она стоит тут, на окраинах Долинго.

– Мосси, Долинго покупает рабов, а не продает их.

– Что же означает то, что судно пустое? Не после того, чего не миновать в цитадели. – Я повернулся к нему, глядя в сторону на Буффало, что храпел при виде реки. – Посмотри, как высоко стоит оно на воде. Оно порожнее.