Эта самая Сестра короля, она потеряла ребенка, или его украли, вот и наняла меня и других ребенка отыскать. И мы нашли его – в плену у кровососов и мужика с руками, как ноги, крыльями, как у летучей мыши, и дыханием, похожим на вонь от застарелого мертвеца, каких с удовольствием пожирал его братец, потому как сам руконог предпочитает кровь. И даже когда мы (а нас было несколько человек) вернули ребенка, было в нем что-то такое, в этом ребенке, запашок, какой и чуешь, и не чуешь. Только слуги Короля охоту вели на этого ребенка и королевскую сестру, вот и отправились мы с ними в Мверу, где, по пророчеству, было безопасно, хотя другое пророчество гласило: ни одному человеку из Мверу не уйти. Только это еще не история.

Скажу тебе правду. Что-то в этом мальце нарушило бы покой богов или кого угодно, кто желал бы своей душе всегда пребывать в покое. Я был единственным, кто замечал, но ничего не говорил. Вот и оставался он в Мверу со своей матерью и с личной гвардией из женщин и бунтарей-пехотинцев, стоявших на страже за пределами тех земель, потому как никто из попавших в Мверу не возвращается. И так случилось, что один демон, какого мы не убили, тот, что с крыльями летучей мыши, тот, кого прозывали Сасабонсамом, явился за мальцом и похитил его, так, во всяком случае, утверждали и все еще будут утверждать. Демон улетел с мальцом, кто и не пискнул ни разу, хотя пищать он ой как умел, ни разу не крикнул, хотя на многое покрикивал, никакой-никакой тревоги не поднимал, хотя мать его все время поджидала незваного гостя. Того, кто прыгнул, не пихнешь. И эта тварь крылатая с мальцом, уж они-то позабавились на славу. На славу, значит, мерзко и отвратительно, слава такая разъярила бы самого нижайшего из богов и самую нечестивую из ведьм. И вот однажды оказались они у дерева, где… набрели они на место, где жила любовь. «Малец был с ним», – написал кто-то кровью на песке. Прекрасная рука вывела на песке кровью. Только это не история.

Потому как мужчина, что жил в доме любви, наткнулся на послание, какое кровью написал тот, кто был уже мертв. И не было у него слов, зато преисполнился он горем и гневом, ведь были они мертвы. Все они были мертвы. От некоторых всего половинки тел остались. Некоторые съедены наполовину, у некоторых вся кровь высосана, и все высосано, пустые лежат. И мужчина тот, он в крик заплакал, и мужчина тот, он взвыл, и мужчина тот, он проклял молчание богов, а после и их самих тоже проклял. И тот мужчина, он похоронил их, не смог только похоронить ту, что духами создана была, потому как хотя убить ее им не удалось, от вида побоища она с ума сошла и побрела до самого Песочного моря, и в стонах ее слышалась песня духов. И мужчина тот, он в великом горе девять раз на колени падал – глубоко было его смятение и величественна была его печаль. И тот мужчина, в ком горе не раз и не два сменялось горем, дал этому горю осесть, затвердеть и обратиться в ярость, какая осела, отвердела и обратилась в волю. Ведь ему известно было, с кем малец приходил или кто приходил с мальцом. Знал он: то была тварь, брата которой убил Леопард, хотя месть свою эта тварь обратила на него. Сказал он другу своему: «Все эти смерти на твоих руках». И он наточил топорики свои, и лезвия ножей своих омочил в гадючьей слюне, и отправился в Мверу, потому как оттуда приходил малец, туда он и обратно вернется. Вот она, правда: мужчина тот не очень долго раздумывал, ведь было ему все еще не до раздумий. А вот правда поглубже. Должен он был убить и мальца, и всех, кто опекал его, и летучую мышь, и любого, кто встанет у него на пути. Не ведал он ничего про повадки летучих мышей, но знал о повадках мальчишек, а все мальчишки держат путь домой, к своим матерям.