– Думаю, теперь бесполезно отрицать, что некая искра между нами все же есть, – я облизнула пересохшие губы. – Да и все слуги посчитали меня твоей любовницей. Так что, видимо, придется соответствовать этому статусу. Подобный расклад тебя устроит?

Его глаза заметно сузились, во взгляде мелькнуло недовольство. Плохо скрытое и, тем не менее, тут же задушенное и отодвинутое на задний план.

– Устроит, – сухо бросил он. – Выходит, секс и ничего кроме?

– Партнерство, – переиначила я. – И дружба, пускай и по несчастью. А теперь давай выйдем из этой комнаты. Впереди и так долгие объяснения с матерью о том, как я так быстро оправилась, и что за чудо-лечение ты здесь проводил.

* * *

Маман все произошедшее восприняла совершенно иначе, чем я ожидала. Когда стало понятно, что наши крики и стоны действительно слышало полдома, отрицать что-либо стало бессмысленно. Вот только баронесса Клейтон не спешила меня отчитывать за недостойное поведение и тем более не спешила бежать к графу и требовать взять меня в жены.

Матушка ходила, измеряла шагами малую гостиную, наворачивала круги перед диваном, на котором я сидела, смиренно сложив ручки и опустив голову. Поднимать на родительницу взгляд я пока не решалась, да и Бриттани, которая сидела напротив на точно таком же диване, как-то подозрительно хмуро на меня поглядывала. Наверное, потому что впервые за долгое время матушка была довольна моими успехами на фронте борьбы за богатых женихов, а вот Бри, наоборот, прилетали опальные оплеухи.

– Розалинда, это поистине гениально! – восторгалась родительница. – Мы так испугались, когда получили письмо от экономки графа, что ни минуты не сомневались, сорвались с места и поехали в столицу, не жалко было даже последних денег. Мы так переживали за тебя. Но ты, наша хитрая лиса, все просчитала. Так мастерски изобразить собственную болезнь, сыграть на жалости и заполучить такого перспективного мужчину! Да-да, Бриттани, констебль Буллет, конечно, прекрасный молодой человек, однако все-таки не граф!

Сестра поджала губы, слушать такое ей не нравилось абсолютно, а вот матушка продолжала восхвалять меня:

– Ради подобного действительно стоило носить траур целых семь лет! Это лучшая партия, Роуз, которая только могла выйти! О, ты моя Белая королева!

Она подошла ко мне ближе и, сев рядом на диван, крепко обняла, причем абсолютно искренне и не наигранно, а в ее глазах плескалось настоящее счастье и радость за успех дочери.

Единственное ее сожаление относилось к моим волосам. Она с горестью провела по белоснежной седине рукой, цокнула языком и тяжело вздохнула: