Я понимал, что встреча с отцом не будет простой, особенно если я опередил новости о том, что произошло в Ан-Забате. Тогда мне придется объяснять ему, что я там совершил и почему. Скорее всего, он от меня откажется, а надежда на восстановление отношений с ним умрет, когда я присоединюсь к восстанию.

Что касается матери… Я боялся, что она проклянет меня за то, что я решил встать на сторону бабушки и ее брата. Однако я не забыл ее прохладную руку на моем горячем лбу, заботу и доброту. Она не была бессердечной, по крайней мере, насколько я помнил.

Стайка коричневых воробьев резвилась над стеной сада, через которую я столько раз перебирался в детстве. Стояла поздняя весна, день клонился к вечеру, и было прохладно; в воздухе, пронизанном легкой дымкой, пахло травой, и мое сердце невольно наполнилось теплом ностальгии.

Я представил отца в зале для приемов, в руке у него первая за день чаша теплого рисового вина, он читает письмо от своего далекого делового партнера. Мама, возможно, сидит рядом, напевая, чтобы доставить ему удовольствие, как она часто делала, когда он был дома. Коро Ха также присутствует в этой идиллической сцене, он проверяет мое последнее сочинение, щелкает языком, качает головой и оставляет множество пометок и комментариев. Меня ждет чашка ароматного чая со специями и апельсиновыми корками и теплый суп из недавно пойманной рыбы, приправленный острым перцем. Книга, которую мне только еще предстояло прочитать, мягкая постель и никакой необходимости сражаться в войнах или пытаться понять мотивы хитрых богов со злыми глазами.

Тяжело вздохнув, я вернулся в реальность, где я был беглецом, который не мог вернуться домой.

Я спрыгнул со стены, поморщился от боли в коленях и бедрах и нырнул в ближайшие заросли высокой ароматной травы, пытаясь понять, не заметил ли меня кто-нибудь. Две служанки с ведрами направлялись к источнику в северном конце сада; стюард, державший под мышкой папку, шагал к стоявшему особняком павильону, что-то бормоча себе под нос и качая головой. Если бы отец был дома, над трубой зала для приемов поднимался бы дым, а слуги носились бы с подносами, уставленными чашками с чаем и изысканными винами.

Мать наверняка в своих апартаментах, ждет, когда придет время вечерней трапезы, которую она будет есть одна. Приличия требовали, чтобы я попросил ее об аудиенции через горничную, прежде чем меня допустят в ее комнаты, но она не была сиенкой, как, впрочем, и я. Я знал бабушку и Атар, однако самое яркое воспоминание у меня сохранилось о матери – она в легком шелковом платье, такая далекая, но одновременно беспокоившаяся за меня и никогда не принимавшая активного участия в моей жизни, разве что во время болезни и того короткого разговора перед моим отъездом в Ан-Забат.