– За что его можно любить?

Она поставила свою чашку и заговорила очень медленно:

– Он был красивым и умным. Такого ума, как у него, я не встречала ни у кого, и, хотя он никогда не отличался склонностью и даром к поэзии, простота его выражений поразила меня в самое сердце. Он защитил меня, когда в наш город пришли солдаты, которые забирали женщин, и потом, когда охотились на семью Хитрого-Лиса.

– Ты вышла за него, чтобы защитить себя? – Я посмотрел на нее, приготовившись бросить вызов, но она отвернулась к окну.

– Нет. Я уже ждала ребенка, тебя. Он жил в Найэне и был купцом, задолго до того, как империя прислала сюда свои армии. – Когда она снова на меня посмотрела, ее гнев уступил место тихой печали. – Впрочем, я знала, что они придут. Твой отец показал мне логограммы, и я изучала карты. Империя разрасталась, и я понимала, что рано или поздно она нас поглотит. Твоя бабушка и дядя хотели отомстить за себя и восстановить Солнечный трон. Пустые мечты. Завоевание было неизбежно. Но ты стал бы одним из них через отца и получил самое лучшее образование, какое он мог себе позволить. Я думала, что, возможно, наша семья могла сохраниться – даже процветать – в новом мире.

– Ты сдалась еще до того, как началось сражение.

– Это бабушка вложила в твою голову такие мысли? Видеть мир вокруг себя как сражение? Мир меняется, Ольха. И мы должны измениться вместе с ним, чтобы выжить.

– Кто лучше меня подходил для их мира? – почти крикнул я. – Я получил их образование и сдал экзамены. Я сражался за них на Севере и смотрел, как мой лучший друг – каких у меня, наверное, уже никогда больше не будет, – был сломлен и убит! – Чашка у меня в руке треснула, я поставил ее на стол и прижал большой палец к порезу. – Я не хотел становиться их врагом, мама. Это они выступили против меня со своим оружием.

Мои слова на мгновение повисли в воздухе. Она сделала глоток чая, потом сложила на груди руки и откинулась на спинку стула.

– Твоя бабушка тоже видела преследование и врагов в каждом их действии.

– А ты слепа! – Я стукнул кулаком по столу и сжал зубы от вспыхнувшей боли, когда понял, что это моя левая рука. – Ты забыла, что они сделали с твоим отцом?

– Какое это имеет отношение к тебе? – не смогла сдержаться она. – Мне не следовало позволять ей тебя учить. Мудрецы знают, я пыталась… – Ее глаза переместились с моего лица на руку, где сквозь повязку просочилась кровь и капнула на стол.

– Ничего серьезного, – сказал я. – Когда мне стало ясно, что империя ценила меня лишь в качестве инструмента, я срезал тетраграмму со своей ладони.