Отец, который научил меня выживать, убивать и ничего не чувствовать. Пусть мы не были одной крови, но во всем остальном я была его ребенком, и он предлагал мне свою любовь как умел. На острие меча.

Меня вдруг охватило отчаянное желание узнать, как он себя чувствовал, стоя на моем месте два столетия назад. Клялся ли, что будет лучше, чем тот, кто пришел до него?

Улыбка Ниаксии освещала мою щеку, как холодный свет луны.

– Они всегда мечтают, – проговорила она, отвечая на вопрос, который я не задала. – А его мечты были грандиознее всех. Скажи мне, дитя мое, какова же твоя мечта?

Желание я взлелеяла в своем слабом смертном сердце. Наверное, я была в большей степени человеком, чем считал Винсент.

Отец обучил меня смотреть в глаза, когда вонзаю клинок в сердце.

И я не отвела взгляда от него, когда сказала Ниаксии:

– Хочу, чтобы победил Райн.

Лицо Винсента побелело.

Смех Ниаксии прозвучал так, будто вершил судьбы.

Глава пятьдесят первая

Глава пятьдесят первая

Ниаксия не спросила меня, уверена ли я. Она видела меня насквозь. Она знала, что я уверена.

– Как скажешь! – ответила она, словно я только что выдумала что-то очень забавное.

Даже не знаю, чего я ожидала: может, какой-нибудь эффектной вспышки света или бури тьмы или, может, что я полностью исчезну, – но ничего такого не произошло.

Нет, выходит, что перемена судьбы – штука тонкая. Воздух становится чуть-чуть холоднее, чуть-чуть сбивается направление ветра. Ты опускаешь глаза, и внезапно у тебя начинают трястись руки, держащие меч, который несколько секунд и целую реальность назад ты всадила в грудь своему любимому.

Я подняла глаза и увидела, что Райн жив.

Он резко втянул в себя глоток воздуха и схватился руками за грудь – за рану, которой там больше не было.

Толпа заволновалась и ахнула.

Я не смотрела на зрителей. Не смотрел и Райн. Его взгляд устремился на меня. Лишь на меня. И только потом он покосился на Ниаксию.