Я не шевелилась.

Мне пришлось заставить пальцы отпустить захват на рукояти меча. Они нависли над безжизненным лицом Райна. Его кожа была еще теплой. Мой большой палец описал кружок в уголке его рта.

– Райн, – выдохнула я, словно ожидая, что он мне ответит.

Он не ответил.

И не пошевелился.

Я убила его.

Я убила его!

О Матерь, что же я натворила!

Я обхватила его лицо ладонями. Дыхание врывалось в легкие глубокими, болезненными вдохами. Перед глазами помутилось.

Я не плакала, когда погибла Илана. Не плакала с тех пор, как заколола возлюбленного. В ту ночь я поклялась себе – и Винсенту, – что никогда больше не буду плакать.

Но я ошибалась. Да еще как. Мир только что потерял невероятную силу. И моего присутствия здесь было недостаточно, чтобы ее возместить.

В этой игре должен был победить только один из нас. И это должна была быть не я. Не я.

Ничего не существовало, кроме меня и света, который я только что задула в этом мире.

Не существовало даже звуков толпы. Даже голоса министера, огласившего трибуны:

– Встань, победитель. Встань, дабы приветствовать свою богиню.

Нет, ничего этого я не слышала.

Я подняла взгляд, только когда установилась тишина. По коже пробежала дрожь. Я посмотрела вверх – на небо. Оно было чистое и ясное, на фоне бархатной ночи горели звезды. У меня так плыло все перед глазами от слез, что звезды вспыхивали ярко, как маленькие сверхновые.

Или…

Я нахмурилась.

Нет. Это были не слезы. Звезды и впрямь стали ярче, словно в них подбросили растопки. Над амфитеатром закружились в небе серебряные дымки, будто разорванная паутинка. Воздух стал совершенно неподвижен, как будто все ветерки забрало своим дыханием высшее существо.