Я подняла голову.

Ниаксия стояла возле изуродованного тела Симона, подталкивая его ногой.

– Дорожи этим цветком, – завещала она. – И никто никогда уже не сможет снова причинить тебе боль.

Сказав это, богиня исчезла.

«И никто никогда уже не сможет снова причинить тебе боль».

Ее слова еще звучали у меня в голове. Я всхлипнула, чувствуя: еще немного, и из меня хлынут слезы, которые я сдерживала в присутствии Ниаксии. Я склонилась над Райном и прильнула лбом к его лбу.

Ниаксия ошиблась: он был еще жив, но я едва улавливала его слабеющее дыхание.

Меня не волновало, что Симон мертв.

Меня не волновало, что ришане отступали.

Даже победа в войне меня не волновала.

Райн умирал у меня на руках.

Внутри закипала ярость.

«Дорожи этим цветком… Тебе следует это принять… Ты так говоришь, поскольку слишком молода, чтобы видеть уродство увядания этого цветка».

Я вспоминала слова, произнесенные Ниаксией, вспоминала ее голос, и от этого моя ярость бурлила все сильнее.

Нет.

Нет, я отказывалась это принять. Я прошла слишком долгий путь. Слишком многим пожертвовала. Я не могу принести еще одну жертву.

Я отказывалась пожертвовать им.

«Связь Кориатиса спасла бы его, – сказала Ниаксия. – Но я не могу даровать ее тебе».

Вот он, ответ.

Выковать связь Кориатиса было по силам только богу. Пусть Ниаксия мне отказала. Однако она была не единственной богиней, к которой взывала моя кровь. Она была богиней моего отца.