В ту ночь Райн разбил мне сердце. Я не смела это отрицать.

– Тебе следовало бы оставить цветок твоей любви в замороженном состоянии, в каком он и находился до этого, – продолжила богиня. – Вечный расцвет – это так прекрасно. И куда менее болезненно.

Но не существует любви без страха, без уязвимости, без риска.

– Живой цветок еще прекраснее, – прошептала я.

По лицу Ниаксии что-то промелькнуло. Какое-то неведомое мне состояние. Богиня потянулась к флакону, и в этот раз я не отвела руку. Ее пальцы нежно погладили флакон. Наверное, когда-то они вот так же нежно ласкали Аларуса.

– Ты так говоришь, поскольку слишком молода, чтобы видеть уродство увядания этого цветка.

Может, она говорила мне слова, которые многократно твердила себе? Может, этим она утешалась, скорбя по убитому мужу? Удалось ли ей себя убедить, что так лучше?

В прошлый раз Ниаксия казалась мне воплощением силы, недоступной пониманию никого из смертных.

Сейчас я видела перед собой… трагически несовершенную женщину, подверженную таким же ошибкам, как и все мы.

– Он бы расцвел, – как можно мягче сказала я. – Если б Аларус остался жив. Твоя любовь не завяла бы.

Ниаксия резко посмотрела на меня. Наверное, она перенеслась в далекое прошлое и совсем забыла о моем присутствии. Мои слова насильно вернули ее назад.

Одно мгновение ее прекрасное лицо выражало неподдельное горе.

Потом она загородилась ледяной стеной. Совершенные черты ее лица уже ничего не выражали. Забрав у меня флакон, она выпрямилась во весь рост.

– Дитя мое, я чувствую твою боль, – сказала она. – Но я не могу даровать тебе связь Кориатиса.

Эти слова ошеломили меня.

От них онемела кожа на руках. В ушах зазвенело. Я не слышала ничего, кроме бешеных ударов собственного сердца, готового рассыпаться у ног богини.

– Прошу тебя, – взмолилась я.

– Я не чужда романтических воззрений, – пояснила Ниаксия. – И мне вовсе не доставляет радости отказывать тебе. Но ты и он… две ветви, созданные тысячи лет назад, чтобы враждовать. Это стало врожденным свойством каждого из вас, будь то хиажи или ришане.

У меня запылало в груди. Печать наследницы запульсировала, словно пробужденная упоминанием о многовековой вражде.

– Это врожденное свойство дала нам ты, – сказала я, сознавая глупость спора с Ниаксией.