— Должно быть, ты очень важный человек, — ответила Сирена бесцветным голосом.

— Тчно, — снова воздел палец Измаил.

— Лучше ешь, пока не остыло, — сказала Гертруда, избегая бритвенной улыбки подруги. Измаил уставился на чопорный трупик на безупречной тарелке. В конце концов почти попал в рот тяжелой плюхой картофельного пюре.

— Пка не остыло, — прожевал он.

Гуипа разлил белое вино по бокалам на тонкой ножке, а часы наверху отсчитывали неизбежное вскрытие существования.

Молчание в столовой точилось только зубовным стуком стали по фарфору. Гертруда думала о Ровене, Сирена — о бабушке, а Измаил не справлялся с горохом и костями. Внезапно изрубленный остов его цесарки вылетел с тарелки вместе с потоком овощей.

— Блть, — чуть не сорвался он.

Гуипа подплыл, только чтобы его остановила поднятая рука Сирены.

Измаил дернулся с кресла, нависнув над тарелкой и столом в попытках вернуть беглую птицу. Дотянуться не получалось, цепкие пальцы только подвигали масляную грудную клетку на лишние дюймы вместо того, чтобы удержать. В своем усердии Измаил задел пиджаком бокал, тот разбился и разлился лужей в сторону Гертруды.

Внезапно и безо всякого предупреждения Сирена разразилась уничижительным смехом. Он прогремел по помещению и заразно напал на сидевшую с раскрытым ртом Гертруду, тут же подхватившую раскатистый хохот, который отказывался приглушаться ее накрахмаленной салфеткой. Измаил сдался и обмяк обратно в кресло, при этом стащив наполовину полный бокал Гертруды. Его премного озадачили завывающие женщины, и он обернулся за поддержкой к Гуипа, но тот пропал, тайком улизнув на кухню в самом начале веселья.

Смех шел на убыль, и Измаил решил снова взять бразды ситуации в свои руки. Он ссутулился вперед и торжественно поднял бокал. Женщины наблюдали за ним из-за салфеток.

— За прсуцущих дам, — важно сказал он.

Взрыв смеха, близкий к истерике, едва не вышиб его с места. Через пять минут, переведя весь звук и больше не хватаясь за ноющие бока, Сирена с Гертрудой наконец смогли подняться. Перед уходом хозяйка дома перенесла на его конец стола новую початую бутылку вина. Затем дамы переплели руки и ушли наверх. Той ночью Гертруда и Сирена не покидали друг друга, а Измаил так и не покинул стола. Дамы разделили постель и уплыли в сон посреди океана неприятностей на удивительном плоту утомленных смешков. Он же отключился и случайно всхрапывал, а шрамы на лице приклеились к столешнице сгустившимся жиром цесарки и выдохшимся вином.

Измаил не просыпался толком до двух часов пополудни следующего дня. В какой-то момент ночи он переполз от стола на диван по соседству, облегчившись в супницу, которую Гуипа не успел унести перед тем, как вечер потерял все приличия и он самоустранился. В одиннадцать пришло письмо с просьбой к Измаилу прийти в контору Талбота в девять часов следующего утра. Он сидел с энергичным письмом в вялой руке. К трем смог заставить себя дойти до туалета и теперь сидел на унитазе, привалившись к стене и наблюдая, как ванну наполняет дымящаяся вода. Его животный мозг думал и планировал наперед. Сегодня он увидит Шоле и будет роскошествовать в ее открытом и подвижном теле. Он соберет сумку и поставит тайком у боковой двери. После ужина покинет этот несчастный дом вместе со сменой одежды, чтобы утром направиться к Талботу сразу из комнаты Шоле полным жара и энтузиазма после ночи с ней. Гертруду с Сиреной он не видел. Знал, что они дома, — иногда слышал их хихиканье.