– А что насчет Вустхольта? – спросил я и снова поискал глазами бородача, чьим обществом наслаждался несколько недель назад, но не увидел его в толпе.

Филиппо, который вернулся, чтобы полюбоваться реакцией моих друзей на свое развратное подношение, рассмеялся.

– Вы не слышали? Вустхольт исчез в ночи, сбежал во тьме. Его жена и дочь были убиты за собственным столом, а он выжил лишь потому, что опоздал к обеду и, вернувшись, обнаружил их лицом в супе, с языками, черными от зубной мантии.

– Отравлены? – потрясенно спросил я.

Филиппо пожал плечами:

– Говорят, он нашептывал в весунские уши даты отплытия кораблей. И получал процент от добычи весунских пиратов.

– Наших? – в ужасе спросил я.

– О нет, он был не настолько глуп. Но, судя по всему, в конце концов его кто-то раскрыл.

– Но… он казался таким милым человеком.

– И правда. Один из лучших практиков фаччиоскуро, что я когда-либо встречал. – Филиппо умолк, размышляя об умениях посла. И добавил: – Не наволанских. Иноземных.

Когда процессия иссякла, были танцы и пир, а поскольку теперь я достиг совершеннолетия и обрел имя, на торжество были приглашены артисты коммедиа ласчива[58] которым предстояло шутливо проводить меня во взрослую жизнь. Облаченные в полупрозрачные шелка женщины насмехались надо мной, а мужчины издевались над моим стыдом. Чтобы отметить неуклюжий прыжок в зрелость, разыгрывались короткие непристойные пьески, и взрослые зрители смеялись громче молодых, поскольку узнавали собственные неумелые похождения в игре шутов и ночных бабочек, изображавших юные страсти и слабости.

Я изо всех сил пытался скрыть смущение, но мое лицо было алым, как яблоко. Верно отметил Филиппо: одни эмоции скрыть проще, чем другие. Этой ночью у меня почти не было возможности передохнуть. Мои эмоции пылали на моем лице, целиком и полностью фаччиочьяро, и даже Каззетта, столь усердно учивший меня фаччиоскуро, выглядел не разочарованным, а веселым.

И потому, когда прекрасная куртизанка обернула свои шелка вокруг моей шеи и заставила меня неуклюже закружиться с ней в целомудренном – ну, почти – танце, мой разум закрутился в прежде незнакомом вихре, и, к своему ужасу, я испытал эрекцию, что вызвало смех и аплодисменты толпы, предназначавшиеся как мне, так и девице.

Эта ночь была не для изяществ.

Одни события сменяли другие. Я говорил с друзьями: Чьерко, и Джованни, и Пьеро, и многими другими – Туллио, Антоно, Дюмон, всех и не припомнить. Мы восхищались моим новым ястребом, Небесной Кровью, а тот сидел в клобучке на своей присаде.

Калларино подошел и шепнул на ухо: