– Вот эта твоя доверчивость, видимо, и привела к тому, что тебя однажды накормили хитоденаши.

– Уверен, что все было именно так, – отозвался Нацуами без тени сожаления.

Хайо подняла еще одну грушу, потрогала тонкие ростки, пробивающиеся сквозь пленку, в которую был завернут плод. Эти груши походили на человеческие головы: с застывшими в разных гримасах лицами, с отекающими и темнеющими после сбора щеками, будто бы их душили. Лоза же на ощупь напоминала волосы.

Она отбросила грушу. Вдалеке послышался всплеск.

– Нацуами?

– Да?

– Я рада, что у нас с тобой есть эн.

– Аналогично.

Цветущие деревья наливались плодами. Времена года не диктовали своих условий хитоденаши: они росли и цвели на крови и болезненных воспоминаниях, досуха выпивая все те проклятия, которые человек-субстрат хотел бы обрушить на мир, но держал в своем сердце. У подножия каждого дерева лежала груда сломанных костей и деревенеющей плоти.

Кем были эти люди? Иностранцами? Заключенными? Кем-то, чье исчезновение ни у кого бы не вызвало вопросов?

– Хайо. – Она подпрыгнула на месте. Нацуами стоял, чуть склонив голову; к желтой повязке на глазах прилип лепесток. – Я слышу чей-то плач.

Зато Хайо все отлично видела.

На краю посадки, на куче фруктов, скорчившись, сидела Авано, с чавканьем вгрызаясь в грушу. Вокруг нее сверкающими стенами взлетали частицы невезения, запирая ее в ловушке на краю ада Волноходца.

Двадцать восемь 人手梨

Двадцать восемь

人手梨

Хитоденаши растет на человеческой крови, плоти и тех проклятиях в адрес мира, которые люди носят в своем сердце. Ей нужна боль живых, страдающих людей. Проклятие хитоденаши действует так, чтобы человек оставался живым и питал плоды как можно дольше.

Авано держала грушу за волосы-лозу. Она слизывала плоть со щек плода резкими движениями шипастого языка и плакала.

Рядом с ней сидел Коусиро. Хайо и Нацуами подошли поближе. Он вскинул голову.