– Убей любимого – и сохранишь человеческий облик.

– Что? – выдавила Лора растерянно, подняв на Ламмаса глаза.

– Нечто подобное тебе сказал этот нож, не так ли? – уточнил он и пояснил, когда она заторможено ему кивнула: – Это же очевидно. Наличие ног не означает способность ходить, поэтому за первое платишь одним, за второе – другим. Убей еще раз того, кого любишь, вот и все.

– Но я… Я не люблю никого, – пролепетала Лора, уставившись на клинок.

– Ну, это уже не мои проблемы. – Ламмас пожал плечами, и разница между тем, каким обходительным он был тогда в кафе, когда уговаривал ее, и каким равнодушным стал сейчас, когда она выполнила свою задачу, стала Лоре так же очевидна, как и то, что ее использовали.

Ламмас помахал ей рукой, облаченной в серую вельветовую перчатку, и, сойдя со сцены, скрылся в визжащей толпе. Лора видела лишь его широкую спину, облаченную в черное, мелькающую в месиве людей и облаке фиолетово-красных лепестков. Никто не обращал на него внимания. Точно так же никто не заметил, как Лора спрятала кинжал себе за пазуху, прежде чем кое‐как скатиться с помоста и приняться искать хоть одно знакомое лицо.

Что же она наделала?

Этот вопрос Лорелея задавала себе не единожды на протяжении всей жизни, но еще никогда столько раз подряд, как сегодня. Каждый встречный человек, кашляющий соцветиями сквозь прижатые ко рту пальцы, и каждый погром был для нее этим самым «Что ты наделала?».

Автобусные остановки, которые она же помогала расставлять и проектировать, ломились от тех, кто в спешке рвался покинуть город. «Что ты наделала?» Тротуары и велосипедные дорожки, проект которых до сих пор красовался у нее в спальне на пробковой доске, исчезли под кровавыми лужами, а под колесами ее коляски хрустел попкорн и дольки разломанных тыкв, в которых дымились затушенные голубые свечи. «Что ты наделала?» Испугались и угасли даже болотные огни, отчего весь Призрачный базар на какое‐то время погрузился в кромешный мрак, пока красно-синим не замигали «Скорые» и полицейские машины. «Что ты наделала?» Коляску Лоры мотало из стороны в сторону, толкало так, что дважды она перевернулась, но залезала в нее снова не без помощи прохожих и разбитых коленей и локтей. Ехала вперед, крутила головой, кричала имена, как и многие вокруг. Искала Титу, искала Франца, искала Джека и, главное, Наташу, к точке-кафе которой ее привели оранжевые следы тыквенного пунша.

– Ты цела? Цела? Пресвятая Осень… Как хорошо, что ты цела, – прошептала Наташа пепельными губами, лежа на носилках под навесом.