– Вот, – сказал ему Джек небрежно и протянул Первую свечу. – Держи. Ты ведь ее искал все это время.

Ламмас, улыбаясь, весь разодетый, как на парад, причесанный и явно очень собой довольный, – Джек уже научился определять это по ширине его улыбки, – скосил на свечу глаза. Вот только руку в ответ не протянул. Хотя если бы сделал это, легко коснулся бы свечи – с Джеком его разделяло не больше метра. Они оба одинаково чувствовали холод, исходящий от огня – дыхание Колеса, движение которого свеча все‐таки остановила.

– Ну же, возьми ее. Что такое? – спросил Джек, когда Ламмас заложил руки за спину, будто боролся с соблазном это сделать. – Разве ты не хочешь затушить ее? Или, подожди… Ты не можешь?

– Ах, теперь я вижу, – со смехом отозвался он. – Ты все вспомнил.

И это было так. Джек снова опустил Первую свечу, держа ее в руках так же нежно, как в самый первый раз. Вместе с тем, для чего нужна была свеча и кто такой Ламмас на самом деле, Джек вспомнил, как брат выглядел давным-давно, еще в их прошлой жизни. Вечно непричесанные рыжие локоны щекотали ему лопатки, словно ритуальный костер – как тот, что теперь горел на площади у фонтана, – и всегда лизал смуглую, почти оливковую кожу. Безмятежное море в его глазах, разделившееся в них на два цвета – карий и голубой. Сейчас же на него, однако, смотрел юноша, от всего этого очень далекий – кудрявый, белокурый, с веснушками на вздернутом носу, щербатой улыбкой и глазами темными, почти черными. Сама ночь, что их всех породила, плескалась в них. Сама гроза и осень.

– Мне казалось, ты‐то знаешь, брат, что чужое надевать без спроса – дурной тон. Ничего не хочешь объяснить? – спросил Джек и пристально посмотрел Ламмасу в лицо.

Точнее, посмотрел в лицо себе.

15 Пой, маленькая гуппи, чтобы стать китом

15

Пой, маленькая гуппи, чтобы стать китом

Самайн – триумф осени. Разгуливая по паркам в октябре, люди шагают по умирающему телу земли, которую та медленно убивает. Карамельные яблоки и абрикосовый компот, которые они пекут и варят из последних ее плодов, – не что иное, как поминальные угощения на похоронах света, а танцы, игры и костюмы – проводы в мир иной. Потому каждый День города – Самайн – это похороны и есть. Призраки на них – почтенные гости, но вот мертвецам из плоти, особенно гниющей, в этот день все равно положено оставаться в своих могилах.

Однако Ламмас придерживался на сей счет другого мнения. Он не только превратил всех жителей Самайнтауна в камень, но и окружил всю площадь охотниками Херна. Джек насчитал по меньшей мере тридцать таких, обряженных в белые простыни, подобных привидениям, пока брел к Ламмасу через площадь, и еще столько же – пока стоял напротив него и протягивал Первую свечу. И это не считая оборотней предателя-Ральфа и ковенских ведьм в острых шляпах с широкими полями, которые, очевидно, к Ламмасу тоже присоединились всем скопом. Теперь первые сторожили внешние улицы, восемью лучами расходящиеся от городской площади, а вторые – самих людей. Как и они, ведьмы не двигались, но гудели, подобно осиному рою, стоя посреди толп и удерживая чары.