– О, я ненавидел его всей душой! – признался Юлиан. – Я сам желал подарить ему смерть. Сложись в ту ночь все иначе, я бы убил его собственными руками. Но он достоин смерти, а не издевательств.

– Да, – серьезно кивнул Гусааб. – Он был ужасен, но и велик. Для каждого великого такой конец: потеря ума и уважения – это самый ужасный конец. Ему должны были подарить смерть, когда нашли его в объятьях жены истекающего слюной и ходящего под себя. Я настоял на этом… Услышав мои слова, он вдруг перестал неудержимо хохотать и разрыдался, будто от счастья, что я разрешу его судьбу. Но мне не позволили. Я не имею права выбирать судьбу королевских пленников. Так что он еще поживет до виселицы в Элегиаре, где и обретет спокойствие. Бедный человек…

Юлиан покачал головой.

– А вы считывали его разум? Что произошло с ним в ту ночь, когда он сделался безумным?

– Считывал, надеясь, что это поможет Абесибо окончательно забыться. Но он выдержал испытание, будто воля его еще не угасла. Зато сам я ничего не узрел, кроме того, что он ступил той страшной ночью в храм и подошел к статуе Прафиала, после чего разум его померк.

– Что ж, понятно, – глухо отозвался Юлиан, затем спросил более низким голосом: – Знаете, я искал с вами встречи, но то, как быстро вы сами подошли ко мне, заставляет меня думать, что вы хотите обсудить что-то.

– Не отрицаю… – откликнулся Гусааб. – Нас давно хотел познакомить мой пылкий внук, восхищенный вашими добродетелями, однако каждый раз что-то мешало. То я был в полях, то вы проводили все дни в поисках некой белой розы, то ваше ранение… Если вас не затруднит, будьте добры зайти этой ночью, до полуночи, в мой шатер, куда я ненадолго вернусь для распоряжений о разборке «Птиц Фойреса». Там и побеседуем, наверстаем упущенное.

Юлиан холодно кивнул, развернулся и ушел.

Оставшийся день он провел в смотре войск, которые, насытившись, стали походить на людей. Будто и не было той кровавой ночи… Вампиры стояли на площади, свежие, сильные, однако с их лиц еще не стерлись злые счастливые оскалы, как у зверей, почувствовавших волю. Юлиан Ралмантон ходил между рядами, проводил ревизии ларов, просматривал отчеты по негожим рабам, передвижениям и расходу снаряжения. Вместе со своим ларом он был занят и ларом погибшего старого Обарая, ибо на время их заместили совсем неопытные помощники.

Постепенно эта волокита разогнала его мрачные мысли. Гусааб Мудрый был для него загадкой, поэтому он понимал, что все откроется только после полуночи. За Юлианом под дождем бегал Момо, помогая, а вернее, стараясь не мешать. Лишь пару раз он подержал чернильницу, а потом бережно приподнял плащ, чтобы его господин не испачкал края одежды в крови, когда они проходили заваленные трупами улицы. Позже Юлиан побеседовал с оборотнем Рассом и объяснился насчет своего ранения и смерти Обарая, умело обманув. Тем более к тому моменту Раум уже выставила своих «свидетелей» произошедшего… И уже вечером, когда у Момо вспухла голова от витиеватых фраз, что плелись между аристократией, они вдвоем вернулись в лагерь, лежащий на багровых холмах. Там Юлиан переоделся и направился к шатру старого мастрийца, в то время как пылкий юноша решил наведаться к местным прачкам, чтобы отвлечься.