Он замолчал, раздумывая. Свеча в его руке встрепенулась, затухая. Юлиан размял горячий воск, чувствуя приятное текучее тепло на пальцах, которое тут же высыхало. Он смахнул восковые корочки. Пламя готовилось вот-вот погаснуть. Понимая, что не хочет сидеть в темноте со стариком, что эта темнота неприятная, слишком черная, он бросил взгляд на узорчатую подушку.

Илла будто заметил этот задумчивый взгляд, понял его значение и, словно в сознании, часто и испуганно задышал.

– Я скоро покину город, достопочтенный. За мной уже потянулся шлейф крови, и я устал идти по нему, растущему. Я освободил Раум от ее клятвы, поэтому отправлюсь один. Может, и к лучшему, что мне придется уехать. Я пока не знаю… Однако мне стоило бы закончить одно дело, с вами… Мне поначалу казалось, что вы, узнав о моем ведении касаемо заговора, лишь прикинулись больным, дабы вызвать сочувствие и спасти свою жизнь. Но… Я… Разве месть не обязана свершиться, как свершилась над Дайриком? За ваше лживое предательство… За обманы и подлость… Стоит ли мне отдать вам дань, как вы отдали своему учителю Чаурсию, приказав зарезать его в собственной постели? Или как вы поступили со своим другом Вицеллием? Ведь это вы не согласились с выбором Филиссии, который задел ваше самолюбие, отчего пошли на подлость и подставили несчастного Вицеллия, правда? Единственное, чего я не понимаю в ваших всегда проникнутых златожорством поступках… Почему вы позволили мне исцелиться в вашем доме, чтобы потом вновь начать плести интриги? Впрочем, ладно… Не на все вопросы есть ответы в этом мире…

Юлиан взял свободной рукой тяжелую подушку, пока в другой его руке догорала свеча. Комната готовилась погрузиться во мрак. Он поднял подушку, расписанную древесными орнаментами, красно-золотую, с бахромой, и поднес к лицу старика. Затем нахмурился. Долго он думал, смотря в глаза беспомощному врагу, взгляд которого, как ему показалось, задрожал. Пока наконец со вздохом не опустил подушку.

– Но я правда устал идти по пути убийств… Мне уже кажется, что жизнь ломает как благородных болванов, каким был я, так и подлых, расчетливых и огрызающихся, делая их жертвами своей же расчетливости и подлости. Странное колесо – эта жизнь… Вы свое уже получили… Пусть судьба сама рассудит вас и отведет вам срок! А я вас прощаю, прощаю вашу неблагодарность и предательство. Я распоряжусь перед отъездом, чтобы о вас должно позаботились. Прощайте…

Он поднялся, откинув подушку, и ушел в тот момент, когда свеча в его руке погасла. Стоило двери закрыться, а огромным пустым покоям погрузиться во тьму, как Илла Ралмантон учащенно заморгал оттого, что глаза его наполнились слезами.