– Я вас понял. Идите. Спасибо.

Юлиан остался один. Все погрузилось в темноту. Одна лишь свеча горела на низеньком столике, ибо он попросил зажечь именно ее. В последнее время его стали раздражать сильфовские лампы, внутри которых метался пойманный на болотах сильф. Ему казалось, что это загнанная и томящаяся в стекле душа.

Он полулежал на диване, закинув на него ноги в туфлях, и думал о старом Ралмантоне, гадая, как так сложилось: желая обмануть судьбу, тот обманул сам себя. Думал Юлиан и о путешествии. Сундуки уже стояли вдоль стен, готовые для погрузки в обоз, а он до сих пор не знал, куда поедет, в какую сторону и, главное, зачем? Не выдержав, он тихо рассмеялся, устремив лицо к потолку. Все до того абсурдно… До того бессмысленно… Куда ему? Но он почему-то не хотел об этом думать, понимая, что если начнет, то выяснится: нет у него дома, везде он чужой… Даже Момо, который пожелал отправиться с ним, и тот стремится пойти по собственному пути, но его держит обещание.

Ралмантон поднялся с дивана. Взяв в руки подсвечник, он, окруженный тенями, поднялся с ним по лестнице к спальне старика. Затем отворил тяжелую дверь. Внутри пахло затхлостью. Когда старик стал недвижим, слуги уже не так следили за качеством уборки. Множество картин, подсвечников, кубков, украшений, посуды, что окаймляли комнату на полках, – все это покрылось тонким слоем пыли. А ведь с годами запах станет гуще, пыль тяжелее, и не будет больше цитрусовых духов, останутся только горькие лекарства.

Он прошел по огромной и кажущейся теперь пустой комнате, по ковру, к постели. Там он сел на нее, необъятно огромную. Поначалу ему даже показалось, что в ней никого нет, ибо покрывало было расправлено, без единой складочки на нем, ровное и гладкое. Но, приглядевшись, он увидел маленького старичка, который без тяжелых одеяний, большого парчового шаперона и массивных перстней казался совсем крохотным. Илла лежал тихо и неподвижно. Однако его глаза тут же открылись и поглядели в потолок, который утопал в ночи. «Реагирует на свет, но сознательно не моргает», – говорили лекари.

Пока Юлиан, склонившись, вглядывался в неподвижные, расслабленные черты лица, воск с наклоненного подсвечника потек по его пальцам. Свеча грозила скоро потухнуть, и Ралмантону не нравилось это ощущение, что тьма снова окутает парализованного старика. В комнате давно уже не было защитных артефактов, а те, что еще лежали под коврами, уже растеряли свою магию. Но Юлиан все равно шепнул, зная, что они одни, а раб-сиделка по приказу ночует в другом месте: