Майордом кивал. Хмурый стоял, склонив голову в почтении. И хотя, попав из-за отцовских долгов в рабство, он боялся, что его не освободят, глаза его улыбались. Момо ковылял тут же неподалеку, зыркал темными глазищами и боялся приблизиться. Когда все ушли и они с Ралмантоном остались в гостиной одни, он, натянув почтительную улыбку, заговорил:

– Почтенный… Раз мы скоро уезжаем… Можно я хотя бы ненадолго в городе покажусь, посмотрю на свой старый дом? Ну, вы поняли…

– Зачем тебе нарушать покой Леи? – спросил Юлиан.

– Да я не к ней!

– Зачем тебе нарушать ее покой, я спрашиваю? Хотели вы тогда сбежать вместе, но не вышло. Так судьба распорядилась, что ты пообещал служить мне, и уже год прошел с тех пор. И хотя служба твоя напоминает скорее безделье, – Юлиан вздохнул, – слишком много времени прошло, Момо, слишком много… Увидишь ее, а она в лучшем случае уже чужого ребенка под сердцем носит… – Он ненадолго умолк, с горестью вспомнив Лину в Малых Вардцах. Затем продолжил: – А в худшем поймет, что ты ей голову дурил, и за негодяя тебя считать будет. И между прочим, отчасти справедливо.

– Да я не к ней пойду, почтенный! И не думал о ней, вот честно! – возразил Момо, а внутри удивился тому, что его снова так легко вывели на чистую воду.

– Да что ты?

– Да, да. Мне б лачугу бабушкину проведать за городом, да и просто район поглядеть… Никуда не полезу. Вот честно! Вернусь поздним вечером, до звона колоколов!

– Черт с тобой, иди. Сам кузнец своей судьбы. Эй, Айнар! – Юлиан позвал майордома. – Выпиши ему бумагу для прохода в Мастеровой район, чтобы на воротах не опрашивали.

Когда Момо пошел переодеваться, сильно хромая от спешки, Юлиан строго поглядел ему вслед, качая головой. Что ж, думал он, наставляй юношу на верный путь, не наставляй, а все равно придет время выбора, когда тот сам должен будет решить, как он хочет жить. Тем не менее он все равно чувствовал удовлетворение оттого, что Момонька исполнил свое обещание и служил при доме, не думая сбежать. Служил, правда, криво-косо, попортив часть вещей, разбив кое-какую дорогую посуду из-за беспечности, поругавшись со многими слугами из-за своего вздорного, упертого характера, но все-таки служил.

* * *

Тем временем Момо уже ковылял по улочкам Золотого города. Он был одет в свои лучшие серые шаровары, нарядную пелерину с фестончиками, да еще и к груди была прицеплена брошка. И не простая, а позолоченная! С ней он чувствовал себя завидным женихом. Впрочем, понимая, что в городе брошку могут срезать, он предусмотрительно снял ее и сунул в кошель. А ведь год назад у него таких осторожных мыслей даже и не появилось бы.