Юлиан увидел входящего мастрийского лекаря и покинул покои.

Весь вечер он оставался в особняке, чувствуя, что жизнь старика начала отсчитывать последние часы. Иллу схватывал приступ за приступом, и они были такие странные, что собравшийся у постели консилиум разводил руками. Кто-то думал, что это очередной удар, ведущий к смерти, кто-то – выздоровление, ибо старик стал шевелить руками, ногами и языком. На глазах всех Илла становился осмысленным, и, если бы не боль, обрушившаяся на него, он смог бы заговорить с лекарями.

Но то все-таки была смерть…

За окном выл холодный ветер. Ярко светили лампы. Покои Иллы прогрелись, и ему казалось, что повторяются события семилетней давности. А вдруг в дверь вновь зайдет седой Морнелий и протянет свою исцеляющую длань? Но умом старик понимал – король не появится.

Когда над особняком взошла луна, младшего Ралмантона позвали. По скорбным лицам лекарей, теперь не спорящих, а согласных в едином мнении, стало понятно – старик вот-вот умрет. Тогда он вошел в светлые покои, попросив приглушить свет, чтобы комнату окутал полумрак. Ему казалось, что глаза умирающего слезятся от ярких светильников. Он снова присел рядом, поглядел на страшно искаженное лицо. По щекам Иллы, полусидящего на высоких подушках, струились слезы. Он боялся, глаза у него были испуганными. Будто в сознании, он вдруг внимательно посмотрел на вошедшего. Их глаза встретились. Заплетающимся языком он выдавил из себя бессвязное мычание, потом снова попробовал что-то сказать, но, понимая, что проклятие сковало его, еще сильнее расплакался. Ему не дали даже сказать, что он думает. Он с трудом схватился своей костлявой рукой за руку Юлиана, губы его затряслись. Воспаленные веки дрожали, но он продолжал пристально глядеть на Юлиана, пока его пальцы, обретшие остатки силы, сдавили запястье так, что из-под вонзившихся ногтей пошла кровь.

Юлиан спокойно, но с некоторым разочарованием смотрел на это.

– Даже сейчас вы пытаетесь добраться до моей крови… – сказал он. – Даже на смертном одре вам неймется в вашем ожесточенном желании жить, сминая всех на своем пути. Успокойтесь… Примите все как есть. Ступайте к Праотцам с миром… – Он бережно убрал руку Иллы, боясь повредить.

Но старик лишь пуще разрыдался. Его не понимали. Губы его отчаянно пытались выдавить из себя какую-то фразу, но выходило лишь невразумительное бормотание:

– Пра… корол… Пр… Праф… Осторожн…

Он продолжал бормотать что-то, требуя всем своим видом, чтобы его выслушали. Но его не слышали и не понимали, пока наконец боль не застлала его сознание. Она растеклась, и Илла почувствовал, как падает куда-то в черную пустоту, видя угасающим взглядом лишь печальное лицо Юлиана. Он еще раз дернулся, вздохнул испуганно, будто пытаясь сделать глоток жизни в последний раз.