Этим словам полагалось причинить ему боль. Богам ведомо, с Гаррета сейчас содрана вся защита. Вместо этого она ткнулась в него как щенок, в первый раз пробующий свои силы. Он посмотрел на Сэррию, видя перед собой не ту женщину, что заведовала хозяйством его дома, и не отцовскую любовницу, но просто сидящего перед ним человека. Отпечаток возраста в морщинах, седину в волосах, негодование, придавшее цвет щекам и кривившее рот.

– Ваш отец хороший человек, Гаррет Лефт. Он добрый и заботился о вас, а вы в его доме вели себя как в борделе.

«Вообще-то не я трахал прислугу», – подумал он, но не сказал это вслух. Пустые слова. Не наполненные никаким пылом.

Каково это, быть тайной любовницей могущественного человека? Сколько уж лет Сэррия ласкает тело отца и делит с ним ночи, а потом влачит дни в услужении, исключенная из его дел, нежеланная за обеденным столом, не ровня ему во всех отношениях? Горечь, проступавшая в ней, отразила годы напоминаний о ее приниженном положении. И грудь Гаррета распирал вовсе не гнев, то была жалость. К той, что привязана всем сердцем к возлюбленному, но не войдет в его жизнь никем, разве только служанкой.

Если так поставить вопрос, то ее судьба мало чем отличается от его.

– Хорошо ли он к вам относится? Скажите, по крайней мере, что он вас любит.

– Конечно, любит, – отрезала она. – Можете ненавидеть меня сколько влезет. Можете ненавидеть отца, изобретать, как его опозорить, сбежав поиграться в стражника. Все это не важно. Я люблю его, а он любит меня, и такой широкой души, как у него, у вас вовек не будет.

– Не любит, – кротко произнес Гаррет. – В действительности он жесток. Весьма жесток.

– Вымойте свой язык от вранья. Маннон лучший, добрейший человек, кого я только встречала. Вы и в подметки ему не годитесь.

– Ну и ладно, – сказал Гаррет. Смятенный взгляд Сэррии нельзя было вынести. – Как скажете, я вам верю. Вы его знаете лучше, чем я.

– Роббсон с этой женщиной вечно пытались его ущемить. Я была вам большей матерью, чем она за всю свою жизнь. Это я следила, чтоб вы были накормлены, постираны, и мазала ваши ссадины мазью. Назовете это обязанностями прислуги? Называйте, все вы так меня называете, но то, что делают матери, делала я. На деле ею была я. – Слова теперь лились из нее как вода из пробитой бочки. В глазах застыл ужас того, что она проговаривает такое вслух, но начав, ей, похоже, было не удержаться. – Он был и будет со мной. Сейчас мы такие, как есть перед миром, потому что так надо, но раз дело спасено от разорения, раз в ней пропала нужда…