– Освальд, не накаляй. Он и так едва справляется. – Гленн по-отечески положил руку на плечо Дарта, то ли защищая, то ли предостерегая от необдуманных поступков. А затем, отхлебнув из стакана, добавил: – Мы все надеемся на лучшее.

Тодд обещал помочь и слово свое сдержал. На следующий день он связался с Дартом и поделился тем, что удалось выяснить. С его находкой он обратился к швее, и та сразу определила дорогую фурнитуру, что использовали столичные фабрики. По ее словам, гравировка с растительным орнаментом вышла из моды несколько лет назад и порядком истерлась, что позволило предположить, будто пуговица принадлежала старому пальто. К портрету женщины под черной вуалью добавилась пара новых деталей: вероятно, она приехала с юга и в прежние времена могла себе позволить дорогие вещи, а теперь была вынуждена донашивать их и опускаться до обмана, чтобы сэкономить монету. Южанка, богачка в прошлом, вероятно, знавшая о безлюдях больше, чем простой обыватель. Кто она? И что ей нужно?

Тодд продолжал кривить лицо. Он был так убедителен в своем скепсисе, что Дарт тоже начал сомневаться. Единственной, кто видел женщину под черной вуалью, была та странная лютина из Тереса, и он не мог верить ей на слово. В конце концов, она считала чучело живым и принимала красивые пуговицы за настоящие монеты. Возможно, он гонялся за фантазией, порожденной больным воображением.

Его мысли блуждали в лабиринте, где не было ни подсказки, ни выхода. Оставалось одно: продолжать идти по следам разрушителя хартрумов, тем более что все пути вели на юг.

На следующий день, отправляясь в Лим, Дарт твердо решил, что не будет представляться своим именем, и снял фамильный перстень. Если в обществе домографов господин Холфильд стал изгоем, он мог притвориться кем‑нибудь другим. Личностей у него хватит на все города.

Он никогда не бывал в Лиме, но по приезде не мог избавиться от ощущения, что знает город. Эти милые дома с черепичными крышами, просторные улицы с фонарями, увитыми плющом, торжественно-праздничные витрины и окна с цветочными горшками за стеклом.

Вскоре Дарт понял, почему все вокруг кажется знакомым. Флори не просто рассказывала ему о Лиме, но и сама была его воплощением. На каждом шагу он встречал напоминание о ней. Уличный художник, продающий картины; улыбчивая цветочница с охапкой веток, усыпанных мелкими ярко-желтыми, похожих на бусины, цветами – именно такие Флори вышила на воротнике своего платья. Витрина кондитерской лавки, где, подсвеченные огнями, стояли жестянки с фиалками в сахаре, ее любимым местным лакомством. Однажды он чудом отыскал его в Пьер-э-Метале, но Флори, попробовав лепесток, с печалью признала, что это совсем не похоже на настоящие фиалки из Лима. «Невкусно?» – спросил он. «Просто другое», – чтобы уважить его старания, ответила она. «Дай-ка попробовать». Флори протянула ему баночку, но вместо этого он прильнул к ее губам и собрал крупинки сахара, оставшиеся на них.