Тут она затихла и снова оцепенела.

– Случилось что? Ила?

– Не знаю. Не помню. – Она ущипнула себя за руку, чуть повыше локтя, оставив красное пятно, и сделала бы это снова, если бы Риз не перехватил ее пальцы. – Кажется, она ударила меня. Попыталась оттеснить в комнату, запереть. Я оттолкнула ее, но она догнала на лестнице, вцепилась в сумку. Я просто хотела вырваться, клянусь, я просто хотела сбежать. Не знаю, откуда во мне столько силы взялось. Я рванула так, что ремень лопнул, а она потеряла равновесие и… Не знаю, что было дальше. Я побежала, не оглядываясь. Только слышала шум. Крик. И ничего. Все эти годы меня мучил вопрос, что случилось с матерью. Я не могла вернуться, чтобы узнать, и впервые услышала о ней, когда столкнулась с Охо. Там, на берегу. Помнишь? Они сказали, что я бросила больную мать. Я бросила мать, которую сделала больной.

Голос ее звучал твердо и холодно. Но под этим льдом, знал Риз, неслось глубинное течение неудержимой силы, и ее высвобождение было лишь вопросом времени.

– Ила? – позвал он. Она не ответила.

Риз обхватил ее лицо ладонями, и ей пришлось поднять на него глаза.

– Ты не виновата. Так сложились обстоятельства.

Она поджала губы, возражая.

– Возможно, я представила все так, чтобы не казаться виноватой?

– Ты бы не стала мне врать.

Илайн горько усмехнулась, а он не пожелал домысливать, что это значило.

– Каково это, Ри? Жениться на незнакомке?

– Я знаю о тебе достаточно.

– Достаточно для чего?

– Чтобы любить.

Она замерла, впервые услышав от него это.

– Скажи еще раз. По-настоящему.

Он давно перерос то время пылких признаний, когда чувство, ограненное и закованное в оправу из клятв, становилось красивой вещью, которой хотелось обладать. Ему казалось, что их любовь так очевидна и понятна, что не нуждается в объяснениях. Она была крепка и основательна, как многолетнее древо, пустившее корни глубоко в землю. Слова казались ему нелепыми и излишними, но сейчас сорвались с губ легко и естественно, как само дыхание.