Да, убить. Мысль об этом давно прорастала внутри него как сорняк. Он может покончить с собой, навсегда покончить с болью преображения, с душевной болью от разлуки с друзьями, с болью осознания, что с ними случится что-то страшное. Или уже случилось.

Он не утирал струек крови, бегущих по его лбу, вокруг глазниц, по щекам. Наклонил голову, ловя их языком, готовый принять все, что случится.

Кровь на вкус была как соль. Как медь. Как детство со сбитыми коленками, расквашенным носом, царапинами от пряжки отцовского ремня на руках.

Но в этом не было ничего глубокого. Не открылся бездонный колодец силы, как он надеялся.

Дауд истерично расхохотался, смех запрыгал, отскакивая от стен каменного мешка.

– А чего ты ожидал, идиот? Что у тебя какая-то чудесная, волшебная кровь?

В конце концов боль начала отступать, исчезла во тьме, как заползшая в нору змея, готовая кинуться. У него получилось выползти из угла в центр колодца, где он обычно обитал.

Он с трудом сел и наконец почувствовал, что хочет есть. Он старался игнорировать желание, думая, что это лишь голос иного голода, но понимал, что если не поест сейчас, потом уже не сможет, а голова и так кружилась.

Дауд пополз вперед и услышал вдруг протяжный стон боли. Он остановился, пытаясь понять, не стонет ли это он сам, но где-то вдалеке крик повторился, пронзительный, испуганный. Он захватил Дауда словно бурная река, вокруг все закрутилось… и кончилось. Тишина опустилась внезапно, будто кто-то задул свечу, оставив его в темноте. Дауд попытался вспомнить…

– Анила, – прошептал он. – Джасур. Мэйвэй. Раджи. Афир.

Снова и снова он повторял имена – сорок восемь выпускников. Последний – Коллум, ушедший в Далекие поля прямо из трюма.

Через несколько мгновений крик повторился вновь, и новый спазм боли скрутил Дауда. Он боялся, что страх за друзей и боль сведут его с ума… Но, как всегда, крики эти его скорее успокаивали, помогали отвлечься от собственных страданий. Они закаляли его, как холодная вода, объявшая раскаленную сталь. Он не перестал кричать сам, потому что боль была слишком сильна, но в конце концов у него получалось стиснуть зубы и отогнать ее, надеясь… На что? Он не знал.

Нет, трус. Ты знаешь.

Он молился всем богам, чтобы не услышать голоса Анилы. Нечестно было выделять ее, ведь все его друзья страдали одинаково. Но он не мог иначе.

Дауд вздрогнул от внезапного скрежета: ведро с едой поползло по полу, ударилось о стену, поднимаясь на веревке.

Он замер. Ему хотелось взмолиться Хамзакииру, заключить с ним сделку, которую давно уже нужно было заключить, но внутренний голос убеждал молчать.