Медленно, очень медленно он вонзил шило глубже, глядя на Чеду бесстрастным взглядом, словно хотел бы уже перейти к более интересным вещам, но знал, что действовать нужно медленно, взращивать в жертве боль и страх постепенно.

– Что ты делала в каимирском посольстве?

– Я хотела…

Боль пронзила ее бедро – такая сильная, что Чеда подавилась собственным криком. Кагиль вонзил шило глубже, презрение в его глазах превратилась в гнев.

– Через мои руки прошли тысячи и тысячи лжецов, но все они делились на две породы: те, кто выбалтывает правду, стоит надавить, и те, кто упорствует, изрыгая ложь. Ты, Чедамин, явно из последних. Я чувствую, как лживые слова копошатся внутри тебя как черви, хотят вырваться наружу… – Он вонзил шило еще глубже. – Борись с ними. Скажи правду, и Индрис быстро окончит твои страдания.

Индрис бесстрастно наблюдала за происходящим. Чеда вдруг подумала, не та ли это ненависть, что подтолкнула Королей к тому, чтобы избавиться от тринадцатого племени? Во времена Бет Иман она наверняка была сильнее, – как еще можно было решиться пожертвовать целым народом? – но не угасла и до сих пор, хотя память о ненавидимых стерлась.

– Что ты делала в каимирском посольстве? – снова спросил Кагиль.

Чеду трясло, она могла лишь дышать как раненая собака, борясь с болью.

– Индрис говорила мне, что ты упряма, – Кагиль вонзил шило снова, так, чтобы оно уперлось в кость. И улыбнулся. – Но я вовсе не против.

Он повернул шило, выкручивая ее мышцы, острие заскребло по кости.

– Вовсе не против.

Чеда закричала, не в силах бороться с болью.

– Я люблю его! – даже сквозь боль она чувствовала стыд, выкрикивая эти слова.

Кагиль склонился ближе. От него пахло цитрусом и шалфеем.

– Ты? Любишь господина Амансира?

– Она врет, – бросила Индрис. – Они говорили про акведук.

Значит, она услышала обрывок их с Рамадом разговора… Но лишь обрывок, иначе этот допрос начался бы совсем иначе.

– Я просто хотела его предупредить! Чтобы он держался от всего этого подальше!

– Отец, она лжет!

Кагиль поднял руку.