Но Макс был прав: какой бы уродливой ни казалась картина, ее писали с глубокой, благоговейной любовью. Я могла представить полотно с еще не высохшей краской – таким, каким его видел Макс много лет назад, рыдая в той пекарне.

В ночь, когда я позволила себе отдаться своим чувствам к Максу, он сидел со мной на залитых лунным светом треллианских равнинах и рассказывал о выставке картин в маленькой пекарне. О том, как увидел полотна в самый темный период своей жизни и они напомнили ему, что, какой бы ужасный момент ты ни переживал, кто-то где-то сейчас счастлив. Они напомнили ему о существовании надежды. Сейчас, в другой темный период, я тоже чувствовала надежду.

Я смогла найти всего одну небольшую картину, да и то только холст, без рамы, в которую он когда-то был вставлен. Теперь на холсте появились повреждения, одна сторона обгорела при взрыве. И все же Макс держал подарок бережно, как вещь огромной ценности.

Я села рядом, наши плечи соприкасались.

– Той ночью в домике, когда мы… до того, как нам прислали руки. Ты спросил меня, представляла ли я себе когда-нибудь наше совместное будущее. Тогда я… я не смогла тебе ответить. Но каждую секунду, пока ты был заперт в той ужасной тюрьме, я думала о той ночи и о том, чего не сказала. Я ни о чем не жалела так сильно, как о своем молчании тогда.

– Тисаана, я никогда не думал…

Я взяла его за руку и крепко сжала:

– Правда, в которой я не смогла тебе признаться тогда, заключается в том, что я хочу этого больше всего на свете. Это было правдой тогда, когда ты спросил меня, правда и сейчас. И завтра будет правдой.

Макс смотрел на меня так, словно в мире больше ничего не существовало. Несмотря на все, через что мы прошли вместе, несмотря на слабости, которые я позволила ему – и только ему – разглядеть во мне, мне пришлось побороть желание отвести взгляд. Ничто и никогда не ужасало меня так, как подобная уязвимость – подлинная уязвимость.

– Мой дом – с тобой, Макс. Раньше я не позволяла себе поверить в то, что у меня снова будет дом. Я не позволяла себе думать, что смогу сохранить его, если захочу. Но я поняла, что надежда на будущее – это и есть смелость. И я…

Поцелуй Макса, внезапный и страстный, поглотил остальные слова. По сравнению с его вкусом, его запахом они сразу стали намного менее важными – если честно признаться, совершенно несущественными.

Когда мы оторвались друг от друга и соприкоснулись лбами, Макс прошептал:

– При всем желании ты не сможешь даже представить, как сильно я тебя люблю.

Мне хотелось ответить, что на самом деле еще как могу, но вместо этого я произнесла: