Грудь жгло так, будто в ней работали кузнечные мехи, сердце трепетало, готовое разорваться на части, а во рту так пересохло, что Мстиша жадно слизнула стекавший с верхней губы пот. Пыл угас, и она понуро плелась мимо богатых домов, чувствуя себя под насмешливыми и осуждающими взглядами вороной, залетевшей в стаю лебедей. Она горько усмехнулась про себя собственному сравнению: когда-то давно Ратмир назвал ее каржёнком. Кто бы мог подумать, что шутка так жестоко обратится действительностью.

Место схлынувшего возбуждения заняла вернувшаяся боль: щека и разбитая губа саднили, ныло подреберье. Палящее солнце не грело истощенное тело, и Мстиша начала дрожать. Обняв себя за плечи, чтобы согреться, она обнаружила, что с одной стороны не хватает куска рукава. Незванина ветошь осталась на торгу, и Мстиславе даже нечем было прикрыть наготу. Каждый следующий шаг давался все тяжелее. Если не убраться с улицы, то рано или поздно ее примут за дворобродку и прогонят, а там – прямая дорога обратно к Желану.

Она остановилась и огляделась. После свадьбы Мстиша успела побывать во многих из этих усадеб с Ратмиром, и везде ее принимали с почестями. Могла ли она надеяться, что в нынешнем виде к ней проявят хотя бы крупицу того уважения? Хотя бы сострадание? Милосердие?

Мстислава совсем ссутулилась. Все напрасно. С таким трудом вырвавшись из лап разбойников, она все равно никогда не сможет вырваться из той бездны, что разделяла ее прошлую и теперешнюю жизни. Ей никогда не попасть в княжеский терем и даже издалека не увидеть Ратмира. Ни Ратмира, ни тату, ни Стояну, ни Векшу… Воспоминание кольнуло грудь. Как посмеялась над Мстишей Пряха, поменяв их местами! Ныне ее бывшая служанка наверняка уже стала боярыней, женой воеводы, а она, княжна, – жалкой оборванкой.

Мстислава уже была готова заплакать, когда сквозь мрак ее горестных мыслей прорвался слабый луч надежды. Ведь она знала, где стоял дом Хорта, они с Ратмиром бывали у него в гостях, а после Мстиша дразнила Векшу, описывая ее будущие хоромы, чем вгоняла девушку в краску. Зная доброту бывшей чернавки, Мстислава могла надеяться на то, что та не прогонит попавшую в беду знахарку. Что, если попросить ее о приюте? Попроситься к ней в челядинки?

Сама мысль об этом причиняла Мстише почти телесные муки, выворачивая нутро наизнанку. Ей, госпоже, просить милостыню у бывшей прислужницы! А что, если Векша согласится? Быть на посылках у колдуна или получать оплеухи от разбойников было для Мстиславы не так оскорбительно, как сделаться служанкой собственной чернавки. Но, перетерпев поднявшуюся волну дурноты, она заставила себя смириться. Ей придется испить эту чашу до дна. Нет такого унижения, на которое она не пойдет, чтобы вернуть Ратмира. Чтобы вернуть себя.