– Заблудилась, поди? – обманчиво-ласково спросил он, но, когда его пальцы кандалами сошлись на ее запястье, она поняла, что пропала.

Желан был в ярости. Он избил Мстишу: расчетливо, умеючи, не трогая лица и головы, чтобы не портить товар, и пригрозил, что, если она снова попытается сбежать, достанет ее хоть из-под земли и отдаст на забаву шайке.

Так началась самая темная полоса в Мстишиной жизни.

Живя у колдуна, она знала, к чему стремится, и знала, когда ее мука закончится, но нынешнему прозябанию не виделось ни конца ни края. Отныне за ней неусыпно следили, и даже в площадной толчее Мстиша ощущала на себе пристальный взор соглядатая. Она все больше срасталась со своей оболочкой, чувствуя, как и в самом деле исподволь становится Незваной: забитой, слабой и жалкой. Нужно было придумать иной способ сбежать, но силы, как и вера, покидали ее. Даже если удастся вырваться, что делать дальше? Мстислава не знала, как вернуть мужа. Она очутилась на исподе жизни, и Ратмир стал недостижим. По ночам, дождавшись, пока разбойники вдоволь налакаются ячменного пойла, переругаются, до хрипа накричатся за игрой в кости и заснут, она пыталась думать о муже, но с каждым новым днем, прожитым под чужой личиной, образ Ратмира становился все более размытым, подернутым дымкой. Мстише казалось, что она снова падает в черный поруб, и воспоминания о муже, точно отблески далеких звезд, делались все тусклее и обманчивее.

Дна той ямы, куда она нынче провалилась, не достигал небесный свет.

Снова и снова просыпаясь в разбойничьем притоне, пропитавшемся запахами ворованного добра и людского горя, снова и снова отзываясь на чужое имя, которым ее называли эти страшные существа, взахлеб хвастающие друг другу, как пырнули кого-то ножом или свели овцу из-под носа слепого старика, Мстиша начинала сомневаться: а была ли другая жизнь? Была ли она сама когда-то другой, той далекой красавицей-княжной, или все это лишь пригрезилось ей в тяжелом угарном сне? Когда на прощание Шуляк заповедал ей помнить, кто она на самом деле, его слова показались глупостью. Разве можно забыть? Но теперь Мстислава понимала: старик зрил в корень.

В воздухе висела крепкая взвесь запахов горячих калачей и дегтя, пряного сбитня и свежевыделанной кожи, калёных орехов и деревянной стружки, человеческого и лошадиного пота. Хотелось есть и пить, и Мстиша с тоской думала, что до вечера еще далеко. Взмокшая рубашка прилипла к спине, и Мстиша уже собиралась закатать рукава, когда вспомнила про обезображенные запястья: к порезам теперь прибавились синяки, что оставил Желан.