Светлый фон
– Ну смотри! – Она подогнула одну ногу под себя, при этом каким-то чудом устроив крошку-булку поудобнее и нисколечко ее не потревожив. – Обычный человек не шумит. Он говорит, ходит, моется. Ну… – Ее лицо раскраснелось от напряжения, когда она ненадолго замолчала. – Понимаешь! А когда человек умеет, например, одними руками создавать огонь, он начинает шуметь.

Довольно просто, но Маритар сумела понять суть того, что называлось волшебством или, куда чаще, именно шумом. Впрочем, рот я открывать не спешил, зная: она уже настроилась говорить, а не слушать мои пояснения к своей потрясающей речи и мои слова попросту пролетят мимо. Поэтому я лишь закивал, для убедительности поглаживая пальцами подбородок.

Довольно просто, но Маритар сумела понять суть того, что называлось волшебством или, куда чаще, именно шумом. Впрочем, рот я открывать не спешил, зная: она уже настроилась говорить, а не слушать мои пояснения к своей потрясающей речи и мои слова попросту пролетят мимо. Поэтому я лишь закивал, для убедительности поглаживая пальцами подбородок.

Интересно, у меня когда-нибудь вырастет щетина?

Интересно, у меня когда-нибудь вырастет щетина?

– Тот, кто создал вас… – она почему-то зовет его папа или отец, не могу понять…

– Тот, кто создал вас… она почему-то зовет его папа или отец, не могу понять…

– А в чем разница? – не удержался от вопроса я.

– А в чем разница? – не удержался от вопроса я.

– В звучании. Папу ты любишь. Отца – нет. Отец – тяжелая фигура, как скала. В его тени можно спрятаться, он может защитить от непогоды. А может и задавить. А папа мягкий. Теперь понял?

– В звучании. Папу ты любишь. Отца – нет. Отец – тяжелая фигура, как скала. В его тени можно спрятаться, он может защитить от непогоды. А может и задавить. А папа мягкий. Теперь понял?

Я понял. Но Танедда Танвара лично мне не хотелось называть ни так, ни эдак. Ему удивительно подходила одежда жреца и так же удивительно не подходило ни одно приличное слово.

Я понял. Но Танедда Танвара лично мне не хотелось называть ни так, ни эдак. Ему удивительно подходила одежда жреца и так же удивительно не подходило ни одно приличное слово.

– И этот отец-папа чувствовал чужой шум. Такие люди приходили к вам домой. И порой больше не уходили.

– И этот отец-папа чувствовал чужой шум. Такие люди приходили к вам домой. И порой больше не уходили.

Меня передернуло от этого «вам». Будто я причастен к тому, что жрец Отца-солнце, человек, которому безоговорочно доверяли прихожане, избавлялся от них, чтобы, как ему казалось, войти в новый мир. А на деле – попросту уничтожить старый.