Я тоже помнила эти истории – сама слушала, когда Ульм читал их, и только ради бледневшего Гасси просила его перестать или выбрать что-нибудь другое.
«Изменение структуры. Как было бы славно, если бы удалось сделать препараторами… Всех и каждого. Если бы можно было добиться такого. Никакого неравенства. И ресурсов хватало бы на всех – и каждому нужно было бы реже подвергать себя опасности. Ведь славно. Славно?»
«
Вовсе не так славно, как он думал. Он был ребёнком – гениальным, одарённым, и всё-таки ребёнком.
Только теперь, повзрослев, я поняла, в какой хаос могла бы ввергнуть мир идея Гасси, если бы ему удалось воплотить её в жизнь.
Но ему не удалось – идея пощадила Ульма и меня, а своего создателя погубила… Как будто Стужа защищала себя, не желая мириться даже с тенью бунта.
Такие места в дневнике я пролистывала скорее, потому что они слишком быстро воскрешали в памяти то, что мне хотелось забыть.
Сумасшедшая боль – как будто гвозди вбивали в виски – Унельм, кричавший от того же, упавший на колени, – и Гасси, Гасси, лежит на спине в тёмно-зелёном глубоком мхе, слепо таращится в небо, раскинув в стороны руки… Он как будто собирался улететь.
Может быть, он улетел.
Потому что – когда я первой подползла к нему, загребая снег в перемешку с грязью и кровью – в его глазах не было ничего… Ничего от моего умного, доброго Гасси, мечтавшего осчастливить нас всех.
«Но ведь куда как лучше было бы найти. Но как? Не верить же и в самом деле шёпотам? Ведь я знаю, что схожу с ума. Мне не грустно. Бабушка всегда говорила, что учёный не должен бояться истины. Только жалко Сорты и Улли – продолжат ли они играть со мной, если узнают, что со мной происходит?»