Он разделся за ширмой, надел светлую рубашку и штаны, мигом довершившие его превращение из знаменитого ястреба, одного из Десяти, в безликого пациента. Варда, невысокая, очень полная женщина с вьющимися волосами, похожая на степенную курицу-наседку в окружении цыплят-младших кропарей, кивнула ему деловито:

– Не против, если ученики посмотрят?

– Конечно, нет.

Некоторые из учеников были нежно-зелёными, бледнее Сорты. Видимо, это был их первый год – но обучение кропарей было в чём-то даже быстрее и жёстче, чем тренировки Гнезда. Слишком много им нужно было усвоить – времени на сантименты не оставалось.

Он лёг на стол, вложил в держатели руки и ноги, почувствовал резкий, знакомый запах сонного эликсира. Игла со средством вошла в разъём на его левой руке, и уже скоро он почувствовал знакомое покалывание, жжение там, где эликсир заструился по венам.

– Давайте вместе посчитаем, – сказала Варда где-то у него над головой. – Наблюдайте за зрачками. Раз…

Ещё немного – для него всё это пронесётся, как один миг – и последняя ниточка, соединявшая его с Рагной, оборвётся.

– Два…

К чему обманывать себя? Не было никаких ниточек. Они все сгорели, потрескивая в пламени, когда тот бьеран поднял торжествующую морду над женщиной, которую он должен был защищать.

– Три…

Та, другая, с которой он теперь окажется связан, ошибка? Наверняка ошибка. Ошибка, которой не избежать. Ошибка, которую ему навязала Кьертания. Ошибка, которую ему навязала Стужа. Чёрная ревка смотрит на него, стоит неподвижно.

– Четыре…

…Ошибка, которую ему навязали проклятые люди в газете, которую…

– Пять.

Всё пропало в благословенной плотной белой дымке, густой и сладкой, как молоко. Эрик плыл в ней лениво, неспешно, и время от времени над ним порхали, как тёмные неясные тени на дне реки, руки кропарей. Иногда прямо в глаз светил яркий луч, и как будто сквозь толстую подушку сна он чувствовал далёкое эхо боли, слабое воспоминание о том, что происходило прямо сейчас так, будто это случилось давным-давно.

В этой сладкой белизне не было ни мысли, ни чувства, и это было по-своему приятно, но, очнувшись, он не вспомнил ни об этом, ни о чём-то другом.

Над ним белел потолок, и сперва, не проснувшись окончательно, он принял его за снег. В углу мягко горел тёплым светом валовый светильник. Где-то журчала вода, лилась тонкой струйкой из кувшина в таз.

Или это не вода, а молоко? Молоко, которым поил его отец по утрам. Вот и он – у окна, с глиняным кувшином в облупившихся голубых цветочках. Эрик моргнул – и проснулся окончательно.

Его правый глаз был закрыт повязкой, кажется, влажной и тяжёлой. Голова утопала в подушке – он не привык лежать на таком мягком, и шея и плечи болели. Попытался слегка сдвинуть голову, и тихо охнул – в правую глазницу как будто натолкали острых мелких льдинок. Только льдинки были горячими.