– Амаль, я прошу тебя…

– Не смей ни о чем меня просить!!! – вместе с визгливым воплем в груди заворочалось горе, густой неприглядной жижей растекшееся в топкой пустоте. – Я спасала тебя, унижаясь перед матерью! Я согласилась на предложение Тира ради тебя! А ты этого не стоишь! Вы с Ак-Сарином – жалкие ублюдки! Женитесь хоть друг на друге! Ноги моей не будет в Мирее! Лучше уж останусь в этой камере и сдохну от голода!

Мерзавец зарычал и пинком отшвырнул табурет, с грохотом врезавшийся в стену. В углах заворочались тени и плотоядными щупальцами потянулись ко мне, но он одернул своих безликих слуг. Я гордо выдержала пылающий взгляд и нашла в себе силы ехидно ухмыльнуться.

– Держи своих псов при себе, вонючий ублюдок.

Гримаса отвращения мелькнула на его тошнотворном лице. Предатель в два шага достиг двери, но, распахнув ее, обернулся.

– Я отозвал обвинение. Ты на меня не нападала. Неплохой поступок для вонючего ублюдка?

С этими словами он с грохотом захлопнул за собой дверь, не забыв запереть ее, а я обессиленно рухнула на койку и ощутила, как слезы одна за другой прочерчивают дорожки к вискам. Горечь и гнев хлынули водопадом в пустую душу, наполнив ее зловонной чернотой. Я задыхалась от бессилия перед бурей и малодушно жалела, что блаженная пустота больше не вернется.

* * *

В тревожный обрывистый сон ворвалось чье-то навязчивое прикосновение. Я дернулась и с криком проснулась. Молодой рыжеволосый навир отпрянул, словно вместо безвредной пленницы повстречал ожившего мертвеца, и вытаращился на меня водянистыми зелеными глазами. Парнишку, казалось, пугала сама моя персона, даже лишенная огненной мощи.

– Мне поручено отвести вас к командиру роты, – пробормотал навир, с виноватым видом показав мне кандалы.

Я чинно поднялась с кровати и протянула ему руки. Кандалы причиняли боль, въедаясь в кожу, но после десятка часов пути до Даира, которые я провела закованной и униженной, она меня не пугала. Страх перед особым металлом остался в далеком детстве, притаился в слезах, пролитых в подушку после ухода императорских шавок из нашего дома. Его отогнали слова Мауры: «Не бойся особого металла. Он причиняет страдания, но не убивает. Страшнее те, кто его использует. Нет тварей бесчеловечнее навиров».

Юноша заковал мои руки в кандалы, сию же секунду пронзившие запястья сотнями тысяч ядовитых игл. Я вздрогнула и с шипением выдохнула сквозь крепко сжатые зубы. Навир отпер дверь и вывел меня в длинный коридор, разросшийся под корпусом в лабиринт темниц и кладовых. На каменных стенах трепетали огнями свечи в металлических подсвечниках, где-то наверху слышались отдаленные голоса и шаги. После двух дней, проведенных взаперти, свобода казалась чем-то эфемерным и недостижимым. Будто я того и гляди открою глаза и вновь окажусь на жесткой койке в тесной комнатушке, освещаемой лишь огрызком свечи.