Клеманс присела напротив, изучая лицо подруги.
Букет от Шарля стал неожиданным, но предсказуемым глотком нормальности. Нежные розовые пионы, белые фрезии и кружево папоротника – мило, свежо, трогательно. Записка была исполнена его обычной теплой заботливостью: семья де Сен-Клу приглашала ее на ужин сегодня вечером, надеясь, что она отдохнула после бала и готова к приятному обществу.
Усталость, накопившееся раздражение от собственных мыслей и какое-то капризное желание побыть одной нахлынули на Елену волной. Почему она должна поддерживать эти надежды? Шарль – ребенок, пусть и девятнадцатилетний. Добрый, искренний, но абсолютно не готовый к жизни рядом с ней, с ее багажом, ее тайной, ее… сложностью. Его родители, эти милые, любящие люди, словно не видели пропасти между их сыном и вдовствующей графиней. Как они уберегли его от жестокостей света? Чудом. И она чувствовала себя гадко, понимая, что не может, а может, и не хочет, быть тем самым чудом, которое его «исправит» или сделает счастливым по их сценарию.
Но мысль эта вызвала лишь тошнотворный комок в горле. Это было бы предательством. И по отношению к Шарлю, которого она искренне жалела и хотела оградить от разочарования, и по отношению к себе самой. Она не могла променять свою сложную, но настоящую жизнь на удобную клетку. Она отправила вежливый, но твердый отказ, сославшись на все ту же усталость и желание побыть одной. И сразу после того, как Бернар удалился с запиской, ей стало гадко от собственной слабости и этого мимолетного каприза.
Каково же было ее удивление, когда ближе к полудню Бернар доложил о прибытии… всей семьи де Сен-Клу.