– Я бы сказала, что она говорит на языках[18], – ответила Милли, – но по-моему, это латынь.

– Похоже на то. – Ноэль наклонился, открыл рот, но не успел ничего сказать, как Мэдлин снова заговорила, на этот раз громче:

– Внизу, во тьме, в предвечной тьме. В глубинах Хаоса вижу их шевеление. Великаны. Тирсы. Они восстанут! Восстанут! Из Гиннунгагапа, с трупного берега Настрёнда, Ймир и его отродье, Вёрнир и Сурт, Восуд и Хирроккин, переходят Черную реку в поисках ненавистного света. Они восстанут! Восстанут! Из Дубноса, из Дома Донна, явятся Йсбаддаден и Кантриг Бвт, Бендит-и-Мамау с грозными кораниаидами у них в свите! Из Ганзира и Иркаллы придут Абзу, Тиамат, Эребос и Никс с сонмами акрабуамелу, чей взгляд – сама смерть! Тоху ва-боху. Тоху ва-боху. Внизу, в пасти Хаоса, Апеп, Тифон, Эвримедон, Айгайон предчувствуют окончательную смерть солнца! Из Бездны поднимаются Чернобог, Уиро, Лотан, Тлальтекухтли! В глубинном предвечном мраке обитают Унхцегила, Туннану, Фалак, Иллуянка! Из древней ночи приходят Вритра, Амацу-Микабоши, Батара Кала, Ниргали, Раван и маршируют легионы Кравьяда. Они поднимаются! Они поднимаются! Старые боги просыпаются, солнце умирает. Вода и твердь погибнут, и предвечная ночь наступит навсегда. De profundis, Domine! De profundis! Fiat lux! Fiat lux!

Ее глаза закрылись. Она заснула.

– Это что сейчас было? – спросила Элли.

– Черт побери, если б я знал, – сказал Ноэль. – Последние слова были на латыни, и где-то в середине я услышал валлийский, но остальное…

Некоторое время все молчали. Сказать было нечего.

Выйдя из палатки, Элли почувствовала запах жарящегося бекона. Несмотря на стойкий запах от раны Мэдлин, в животе заурчало; она не могла вспомнить, когда в последний раз толком поела. Она проследила, откуда исходит запах, – от ряда побитых мангалов, которые установил Вазончик. Ешьте, пейте, веселитесь – нынче ночью все умрем.

Вазончик сунул ей половину багета с беконом, и Элли бродила по лагерю, хрустя им. Хлеб оказался черствым, бекон и близко не был таким хрустящим, как она любила, но сейчас это – пища богов. Не говоря уже о том, что это, возможно, последний сэндвич с беконом, который она съест: остались только консервы и сушеные продукты. Впрочем, не факт, что хоть кому-то суждено прожить достаточно долго, чтобы снова проголодаться.

Почувствовав у ног какую-то возню, она глянула вниз и увидела Рубена, который смотрел на нее с одухотворенным видом раннехристианского аскета, уморившего себя голодом за веру. Он изрядно подпортил впечатление, пару раз облизнувшись.